МЕСТО

ВСТРЕЧИ

ОДЕССА

UA

OD

Я услышала о нём то ли в самом начале пятидесятых, то ли в самом начале шестидесятых годов, когда о его песнях у нас знали только его коллеги по редакции.

Вылет из Москвы в Одессу был отложен на следующий день, пришлось из аэропорта Внуково вернуться в Москву. Номер в гостинице был сдан, и меня приютили приятели - супруги Наташа и Виктор Орловы. Виктор был поэтом, окончил литературный институт и аспирантуру ВГИКа. Его песня "По Москве идёт-бредёт тишина" была шлягером того времени. Нам не спалось, мы разговаривали о стихах и новых песнях. Виктор напел что-то из песен Окуджавы. Я была потрясена - это было так ново: в, казалось бы, простеньких песенках образы поднимаются до символов. Просила вспомнить что-нибудь ещё.ё

- Подожди, ты сейчас сможешь послушать самого Окуджаву, - пообещал хозяин дома.

Шёл уже второй час ночи, но Виктор набрал телефон приятеля:

- У нас подружка из Одессы, утром она улетает. Ты мог бы дать ей послушать Булата?

Сонный приятель ничуть не удивился, включил магнитофонную запись и, очевидно, положил рядом телефонную трубку. Мягкий, проникающий в самое сердце голос под аккомпанемент гитары запел: "Ах, Арбат, мой Арбат, ты моя религия!" Затем зазвучали песни о бумажном солдате, о черном коте, о Лёньке Королёве, которому ребята присвоили звание короля.

Когда эти песни стали популярными, все они вызывали раздражение в партийных органах и у отдельных граждан. Однажды я попыталась узнать у одного заведующего отдела ЦК компартии, с которым довелось встречаться по работе, что его так раздражает в патриотической песне о Леньке Королеве? И процитировала:

Был король, как король…

- А в чем суть песни? – возразил он мне. – Вы концовку помните?

- Конечно. Когда началась война, «Он кепчонку как корону» и пошел на войну.

- Нет, самые последние строчки.

- «Я Москвы не представляю без такого, как он, короля».

- Вот, вот! На что это поэт намекает?

До войны нас, детей и взрослых, воспитывали в атмосфере шпиономании. Перед самой войной у младшеклассников изымали тетрадки, усмотрев в разводах рисунка фашистский знак, которого там, естественно, не могло быть. После войны, и даже в годы хрущевской оттепели весь аппарат верховных чиновников жил в истерии повышенной подозрительности, во всем пытался обнаружить намеки на критику существующего строя, панически боялся пропустить «крамолу», дабы не потерять теплого местечка. Такое отношение постепенно превращало и редакторов в цензоров, некоторые именно в этом и видели свою обязанность.

Вернувшись в Одессу, я рассказала о новом для меня имени, о стихах Булата Окуджавы, пыталась что-то напевать. В те годы в составе сценарной коллегии были два поэта - Игорь Неверов и Виталий Березинский, они очень заинтересовались Булатом, и нам удалось вызвать его в Одессу. Он приехал с женой Олей и выступал в редакциях газет, в организациях, куда его приглашали.

Начиная выступление, он долго извинялся, что будет петь. Всегда говорил:

- Я пишу не песни - просто стихи, но мне удобнее их напевать, а не читать.

Он искренне не считал себя ни певцом, ни композитором, а только поэтом. Фактически, Булат Окуджава был нашим первым бардом, хотя такого понятия у нас тогда не было. Это там, где-то у них во Франции...

На киностудии записали его песни на мощный магнитофон, и пошли они гулять по городу и стране.

Не все однозначно принимали песни Окуджавы. Большинству, особенно интеллигенции, они очень нравились, их пели, «угощали» записями гостей на праздники. Но находились и такие, кто возмущался содержанием, не признавал мелодии музыкой. Моему папе они поначалу показались блатными напевами, и только когда я заставила его вслушаться в слова, он признал, что ошибся. Умный, способный журналист Александр Щербаков по косточкам разбирал «Черного кота», усматривая в нем то, чего там и близко не было. Герой Советского Союза Милюков приходил в ярость, когда слышал песню о бумажном солдате:

- Это он сам был бумажным солдатом, а мы были железными!

Ну, его-то хоть можно было понять. Он дважды горел в танке, устроил танковую дуэль с немецким асом и победил. Милюков не ощущал в песне жалости к погибшим мальчишкам – таким, как сам Булат, пришедшим на войну.

Однажды, когда мы везли Булата Шалвовича с женой на очередную встречу, услышали, как она ему тихо сказала:

- Смотри-ка, здесь нас даже машиной возят.

Почему-то мне до сих пор больно вспоминать эти слова. Как все в мире относительно.

 

В те годы от войны нас отделяло немного лет. Все творческие работники, прошедшие фронт, "болели" этой темой, и в частности, Пётр Ефимович Тодоровский. Он искал для себя подходящий материал и обратил внимание на повесть Окуджавы "Будь здоров, школяр!".

Будучи уже знакомой с Булатом, я обратилась к нему с предложением вместе с Петром Тодоровским написать сценарий. Они и видели, и чувствовали одинаково. Вскоре они подружились, и работа пошла легко. Что меня немало удивляло - это не просто редакторское, а прямо-таки цензорское отношение к своему тексту со стороны Окуджавы. Он взвешивал каждый эпизод, каждый диалог, каждое слово. Меня это даже раздражало:

- Булат, не трогай эти страницы! - требовала я. - Они выплеснулись естественно. Пиши раскованно, оставь правки мне.

- Ах, Женя, - вздыхал он, - тебя бы редактором книги моих стихов.

Однажды Булат приехал на студию и заявил мне:

- А я сейчас познакомился с твоей дочерью.

- Где?

- В трамвае.

- Так, - взволновалась я, - ей же наказано никуда со двора не уходить. Почему ты решил, что это моя дочь?

- Девочка лет шести в голубом платьице, кармашек  в виде яблочка.

- Все правильно. С кем она была?

- Одна. Стояла рядом с вагоновожатой и пела ей мои песни. Она очень похожа на тебя. Я не удержался и спросил, нравятся ей мои стихи? И, знаешь, она так по-взрослому разобрала их. Зовут ее Оксана.

- Да, это она, - вздохнула я, - беспризорная.

- Раз дети уже знают мои стихи, надеюсь, они еще долго будут жить. А вот проза…

- Подожди, выйдет фильм, - обнадежила я, - тогда увидим.

После фильма, получившего приз на Всемирном кинофестивале в Венеции, мы с Булатом долго не виделись. Правда, иногда он писал к нашим кинофильмам песни. Он стал известным бардом, и наше сотрудничество было лишь эпизодом в его жизни. В последний раз мы встречались в Центральном Доме литераторов в Москве, вечером под Старый Новый год. Весь день мы с поэтом Игорем Неверовым провели в главке кинематографии, или, как принято говорить, на Малогнездековском. Произошла пренеприятная история с одним сценарием, который прошел уже почти все инстанции, на студии ждали только официального заключения. Как оказалось позже, режиссер получил  солидный куш от другого автора и «по-тихому» отказался от сценария. Из плана выпала единица. Надо было начинать все заново. Усталые, злющие, голодные мы вышли на темную улицу и стали соображать, где можно поесть и попить чего-нибудь горячего. Я была одета в серый самовязаный свитер, в сапоги на низком каблуке. В таком виде ни о каком ресторане не могло быть и речи. Я предложила пойти в Дом кино, там почти все друг друга знают, и я бы не чувствовала себя неловко. Игорь настаивал на ресторане Дома литераторов – туда можно было пройти по его членскому билету, да и находился он рядом. Я была такой уставшей, что последний довод все решил.

В Доме литераторов нам объяснили: ресторан сегодня не работает, там накрыты столы для встречи Старого Нового года, нас могут покормить только в буфете. Мы согласились и сели за столик. Когда уже заканчивали свой то ли обед, то ли ужин, в буфете появился Булат Окуджава с каким-то начинающим ростовским поэтом. (Теперь он помогал другим). Увидя нас, он, как мне показалось, обрадовался:

- Что ты здесь сидишь? Идем в зал, у меня там столик заказан, а Оля приболела, не придет.

Я решила плюнуть на свой вид, и мы отправились в таинственную полутьму, которая, однако, не затемняла сверкание драгоценностей. Никого из знакомых писателей ни я, ни Неверов там не встретили, да и вряд ли там было много литераторов: слишком уж раззолоченные одежды были на большинстве женщин. Но как ни странно, в своем грубом свитере и сапогах я чувствовала себя прекрасно, даже два раза потанцевала. Отвратительное настроение как рукой сняла. На наш столик уважительно поглядывали отовсюду: ведь за ним сидел всенародно известный и любимый Булат Окуджава.

И на всю жизнь я осталась благодарной Булату за такой новогодний подарок.

Глава из книги редактора Одесской киностудии Евгении Рудых "Как делалось кино в Одессе".

 

 

НАЗАД К СТАТЬЯМ

Главная

Каталог

Расписание

Статьи

Фото

Отзывы

О проекте

Интерактивный Музей В.С.Высоцкого