Интерактивный

Музей

В.С.Высоцкого

После предварительных тренировок актеров киногруппу разместили на Шхельдинском леднике. Там же помимо продолжения обучения актеров должны были начаться первые съемки. Вспоминает  Сысоев:

«После восхождения (на Большой Когутай) нам дали несколько дней отдохнуть. Получили вертолет для съемочной группы. Посадочная площадка была рядом с гостиницей «Иткол». На «Приют немцев» нас забрасывали на вертолете. Сначала туда забросили альпинистов-строителей, они сбили основы палаток военного типа – в рост человека, чтобы там можно было ходить. Кухня была почти у ледника, на морозе. И здесь же в отдельной палатке жил оператор. А все альпинисты-страховщики и актеры жили на Приюте немцев. К кухне спускались с ледорубом на страховке – «глиссером». А с туалетом? Кто куда. Девочки – налево, мальчики – направо. Далеко от лагеря ходить не рекомендовалось: выпало много снега, на леднике закрыло все трещины. Еще и потому запрещали ходить по окрестностям «Приюта немцев», чтобы не было следов на снегу: для съемок нужен был нетронутый снежный покров».

Козелов: «Мы две недели там жили. У нас первые дни повара не было, так Людка Брошеван и Миша готовили».

Михаил Степанович Заяц:

«Пробили во льду отверстие. Туши барана, бидон сметаны – во льду стоял. Не надо холодильника. Газовая плита. Еще такой эпизод с приготовлением пищи. Там вода закипает при 80 градусах. Я этого не знал. Откуда? И варить надо было ставить на час раньше. Потому что раз 80 градусов – она не нагревается и вариться в два раза дольше. Вода кипит, но она не варится, температура не та. И там таких промахов была масса. И неподготовлен, незнающий. И вот – уже народ голодный – объявили обед, а жрать нечего. Вода не имеет температуры».

Козелов:

«Шхельда – она длинная, длинная. И ночью начинался камнепад! Это такое зрелище! Во-первых, огненная дорога! Грохот, конечно, на все ущелье. Мы знаем, что до нас не долетит ни один камень. А в первый раз, когда услышали, все выскочили из палаток. Операторская палатка была сделана под аппаратуру двойная, натянули двойную палатку. Осипов сказал: «А в ней буду жить я! Ну, с аппаратурой вместе». Я говорю: «Живи, Алик. Будут тебе чемоданы мои мешать. Но в другую палатку я их не перенесу».

Осипов:

«Я себе поставил палатку класс! Сообразил. Я ж декорацию привез. А декорация – эти плиточки метр на метр, паркет. И я быстренько в этот вертолет, свез туда, сбросил. И в палатке положил себе пол паркетный, в два слоя. Тепло! Красота. Аккумулятор 24Вт танковый притащили туда. И я жил как в хорошей комнате. На этой высоте – прямо под пиком Щуровского. Страшно было».

Мальцев:

«Что такое палатки? Это настил из досок, стояли железные кровати. И на высоту спинки кровати железной была крыша палатки. Вот такая громадная была – человек 30 находилось. Мы пролазили туда, через кровати пробирались одетые, и в спальные мешки. И вот там жили. У нас дежурные «ледчики» были… В смысле, которые рубили лед для воды, для всего там. Там зимовка была. Зимовщики были. Ну, там холодно было. Туда еще ветродуй втащили. Тягочи, буквально вертикально ехали. Как они не переворачивались там?! Ветродуй втащили, но назад уже снять не смогли, через год сняли.

Помню, наверх тащил бидон со сметаной, где-то в районе Тырнауза взяли. А Тырнауз – это километров сорок от «Иткола», ниже. И вот взяли автобус, по дороге бабки какие-то, местные, подвезти напросились. И вот мы пока доехали до «Иткола» где площадка была, вертолет садился к нам прикрепленный. Бидон мне сказали не закрывать крышку, потому что отлетит и покалечит всех. И вот крышка открыта, я смотрю, вот так было, примерно, а уже полный. И все выше, и выше. Сдавливает все время этот бидон. Я схватил банку и начал всех угощать, уже некуда, не лезет. А он все полный. Уже всем местным давал: «Ну, покушайте». В общем, когда мы прибыли к «Итколу», у меня был полный бидон. И, когда мы в вертолет погрузили его, еду разную, что могли. И дальше вертолет наверх забрасывал. И там воздух совсем разряженный, дышать тяжеловато было. Первое что группа кинулась: «Курево привез?» Я говорю, какое Вам курево, тут дышать нечем. «Нет, нет, давай». А я в «Итколе» взял кастрюлю большую литров на двадцать. И вот переливал туда: и все равно полную кастрюлю привез, и бидон полный был сметаны. Вот бизнес делать хорошо! Полбидона можно было продать на сторону, и все равно полный».

Про то, как киношники вели себя в горах окружающие запомнят надолго. Знаменитая уже в ту пору Лужина, ходившая по горам в туфлях на каблуке и легком платьице. Альберт Осипов вспоминает, что: «Альпинисты, вообще, в обморок попадали?! Это всю жизнь был центр Кавказского альпинизма. А тут приезжаю, запросто бегают в тапочках. Я говорю Волошину: «Чего мы туда – Хивинский овраг они снимали, – спускались полдня? Гриша, рюкзак на плечо и вниз». А он все время со мной ходил. Сванетию проходили, через всю Сванетию, через это ущелье проходили. Через перевал переходили. Альпинисты были далеко… Найдут. Ночью мы с ним уходили. И приходили раньше на шесть часов альпинистов. Ребята, которые были уже на уровне мастеров спорта, которые нас вроде должны были сопровождать. Я приключений сотворил Волошину, я думаю, во сне ему сниться. В горах есть, когда ледник оттаивает – у него такие зубья появляются, акулы. Глубина этих жандармов, жандарм не совсем точно. Но эти щели – они очень глубокие. Можно провалиться и улететь, никто никогда там тебя  не найдет. Но соблазн, какой: ты спускаешься вот так сверху с горы, спускаешься. И спускаешься как раз к леднику. Чтобы обойти ледник – это надо ж снова подняться наверх, обойти его, по снегу пройти, пройти мимо. Это медленно. На четвереньках метров 400. Я когда днем с вертолета посмотрел свои следы, мне по сей день сняться дурные сны по этому случаю! Какой идиот! Так я еще Волошина потянул. «Так там же лошади прошли, я туда ноги буду вставлять». «Да что ты и плюнул». А он такой был, много со мной ходил в горах. Очень сильный был физически, очень хорошо подготовлен».

Владимир Мальцев:

«Там рядом с нами был маршрут. И вот по маршруту идут альпинисты. Там второй разряд, ну, такие более-менее  уже не новички. Соблюдают дистанцию, в связке, с этим ледорубом, чтоб не дай бог в трещину не влететь, дыхание соблюдают – короткий вдох, длинный выдох, чтоб кислота не скапливалась. И вдруг смотрим, без всякого маршрута, по скалам, ползет наверх мужик в костюме, в галстуке, в тапочках, седой и сигарета во рту. Слегка поддавший, Юрий Михалыч Каменев, ему тогда уже лет 50 было. И он ползет – это же долго обходить. И он наверх, наверх. «Что такое? Кто это?» «А это уже киношники обжились тут».

Высоцкий из письма к Абрамовой:

«Здесь вообще очень звучные и трудные названия, например: «Дангу-Зорун», что значит «Свиное рыло»; «Эльбрус», что значит «Грудь девушки»; «Ушба», что ничего не значит; и, наконец, «Каш-Катаж», что знает «Черт-те что». Кто знает больше этих названий, тот молодец. Мы будем снимать на так называемом «Приюте немцев», который после борьбы с космополитизмом (тогда он назывался «Приют Грузинов») снова вернули свое первоначальное. Ничего там не изменилось, как был ледник, так и есть ледник. Так вот, мы будем там. «Приют» – это вовсе не оттого, что там действительно приют, какие бывают для сирот и престарелых, а просто однажды при восхождении на очередную вершину, там ночевали немцы, а потом – грузины, а потом – все, и даже евреи, потому что среди альпинистов есть и таковые. Есть еще приют одиннадцати, это на середине Эльбруса. Кстати, он очень красивый. Его отовсюду видно. Но туда можно залезть даже с закрытыми глазами. Недавно туда залезли сразу 1200 человек, в честь какой-то годовщины Кабардино-Балкарии. Правда, там высоко, 5600м, и холодно, и еще там какие-то газы, от которых падают, но там ровно – снег и лед, – полого. Местный начальник, директор ущелья Баксан, Залиханов Хусейн Чоккаевич, обещал, что туда поедут мотоциклисты, а потом и велосипедисты. Все, что я тебе написал, очень веселит альпинистов. Но, где будем мы, там не смешно. Очень красиво, но небезопасно: камнепады, трещины во льду другие бяки. Правда, мне ничего не грозит. Я играю радиста и сижу на одном месте, и пою песни. Летал туда на вертолете. На нем очень здорово – все видно, горы кажутся мирными бугорками, и очень интересно то, что совсем исчезает масштаб. Кажется – рядом, метров 5, (так) что можно зацепить лопастью, а это полкилометра».

Логвинов:

«Мы были в палатках актеров под пиком Щуровского, на «немецких ночевках» – после гибели Живлюка. Подружились с Лужиной, позвали ее в свою палатку, я подарил ей теплые носки – мы шли на пик Шуровского. Дали ей ракету с вершины. Лужина выходила на ледник – встречать нас при возвращении, подарила нам пачку сигарет. Мы у нее стреляли, у нас не было курева. Высоцкого я тогда видел. Но в то время еще не придавал ему такого значения. И не предполагал, что так увлекусь его творчеством».

Козелов:

«Когда мы на Шхельде жили на «Приюте немцев», Высоцкий написал все эти песни. И на нас проверял, и на альпинистах – вечером. Он написал, там, ходил там по горам. Потому что его сцены снимались в другом месте. А тут он приехал и акклиматизировался. Кстати, он в это время не пил совсем. И, когда спускались вниз через неделю: помыться там, побриться – в «Иткол». То из бара выгонялись все «турики». Столы сдвигались в один ряд, каждый приходил со своей бутылкой. Я приходил позже, потому что Зина там причепурится, переоденется. Спускались: бутылка шампанского, бутылка водки – и раздвигались люди, садились. И продолжалось веселье. Высоцкий сидел во главе стола с одной стороны, Говорухин с другой. Володя с гитарой сидел ближе к выходу. Пел. После третьей рюмки начинался галдеж, уже разговоры какие-то. И он сказал: «Ну, все понятно с Вами!» Брал гитару и уходил в номера».

Михаил Заяц:

«Мне на 10-й день стало все так безразлично. И я Говорухину говорю: «Слушай, я не работоспособный». Альпинисты потом подсказали, у меня было: высота, давление, и апатия наступает. За определенные дни апатия и человеку безразлично, идет съемка, не идет, что там. Меня быстренько: иди вниз, иди домой».

Козелов:

«Ради нас все бежали бегом, потому что вниз бежать. А там же ни тропы,  ничего нет. Вася Решетников сзади меня бежал: и слышу, пыхтит, значит, говорит: «Я тоже мужик, я выдержу». Потом все тише-тише. Оглядываюсь – его не видно. А там же туры выставлены из камней. И от тура до тура надо держать направление просто, там ни тропы, ничего – по морене бежишь просто: камни, камни».

Михаил Заяц:

«Там гигантские трещины: ни дна не видно, ничего. Действительно Высоцкий ответил на все вопросы – «Там климат иной».

Козелов:

«Я Воропаева однажды поймал на трещине. Сидим мы за столом, ужинаем. А там такая тропа сделана, сход по леднику, по снегу, и леер натянут – ну, чтобы не пропасть. А альпинисты, они что, они специальных ботинках, они напрямую как на лыжах. Чух – и здесь. Идут наши актеры, держатся за лейер. Вдруг, Воропаев срывается и катится на пузе, хохочет! И мы стоим и ждем, чем кончится. Думаем, сейчас он зацепится за лейер и остановится. А он под него – и дальше. Я вскакиваю – и буквально в пяти метрах от трещины падаю на него – мы остаемся на месте. Тут Леня Елисеев как взъелся на него и говорит: «Иди, Гена, сюда. Вот видишь трещина. Если б ты туда попал – мы бы тебя три дня вырубали. А ты свечкой вниз головой торчал там. И чем бы это кончилось? За ноги тебя вытаскивать, что ли?» Заклинило – и все!»

С Воропаевым был еще один трагический случай, о котором рассказала Светлана Лепко: «Несчастный случай произошел в последний день моего пребывания на съемках. Высоцкий при этом не присутствовал. Выше лагеря Джантуган есть интересный скальный участок, где словно бы специально собраны все виды скал, необходимые для обучения скалолазанию. Альпинисты всех приэльбрусских альплагерей там тренировались. «Скальная лаборатория» включает в себя и трещину. Я сама ее миллион раз проходила и знала, как свои пять пальцев. На верху скалы росло дерево, во время занятий к нему крепились страховки. Говорухину дерево помешало – попадало в кадр, и он приказал спилить. А зря! По замыслу режиссера Воропаев должен был пройти трещину без страховки. Есть фотографии: вот Гена поднялся до середины – из любопытства да сфотографироваться, а вот на высоте он вместе с Говорухиным, Слава объясняет, как ему идти дальше. Говорухин спустился, и начали снимать. Гена продолжил подъем. Вдруг вижу: нога у него начинает дрожать. Успеваю только крикнуть: «Сейчас будет срыв!», а он уже летит. За что-то он в полете зацепился и перевернулся на спину. Это его и спасло. Он упал на нас, стоящих внизу. И как только он нас не поубивал! Воропаев мужчина крупный... В общем, голову его поймал один альпинист, ноги другой, Джумбер Кахиани. Я подхватила Гену под лопатки, но на ногах удержаться не смогла. Думаю, меня спасло то, что я головой ударилась о резиновый носок чьего-то кеда. Стали мы Воропаева приподнимать. Я вынырнула из-под него. «Геночка, Геночка...» А Геночку шатает!..

Увели мы его в тень, перевязали руку – она у него оказалась как-то неестественно вывернутой. И тут только я заметила, что и у самой-то мизинец на правой руке свободно болтается.

Бросилась искать воду, чтобы наложить себе холодную повязку, да и Воропаеву умыться б не помешало, но как назло все ручьи в округе оказались пересохшими. А врача нет – он будет только вечером. Говорухин мне велит: «Веди Геннадия вниз!» Пошли мы с ним, идем по морене – с камня на камень прыгать приходится. Опереться б на скалу надо, и то Гена забудет про свою руку, то я – про палец. С горем пополам добрались до дороги. А Говорухин распорядился: срочно на машине ехать в Тырныауз на рентген. Там рентген не работал, а ближайший аж в Нальчике. Мы решили вернуться в «Иткол». Фельдшер осмотрел нас, оказал первую помощь. Мне говорит: «Разложи кисть ровненько на столе!» – и как ударит! Я аж взвыла! Но палец стал на место.

Наутро мы разъехались: Воропаев в Ленинград, вечером у него спектакль в театре, а я  – в Сухуми, по своим делам. С дороги, из Адлера, звоню Гене домой – узнать, как самочувствие.

- Я, –  говорит, – играя Дон Жуана, ни одну женщину обнять не смог! Представляешь?..»

Опасность в горах подстерегала на каждом шагу. Пучинян тоже вспоминает случай, как они стояли с Лужиной, а над ними была громадная каменная глыба. В какой-то момент решили отойти – камень тут же рухнул и покатился вниз! Беда миновала.

На леднике снимали лишь общие планы. А так киногруппа продолжала проходить акклиматизацию. В письме от 12.08. Высоцкий сообщает Абрамовой: «Основные сцены можно отснять дня за 3-4, а потом нужно будет очень немного летать. Это я привык! Конечно, безделье осто… (дальше, как ты в Ленинграде), но нет худа без добра. Глядишь, впервые за несколько лет отдохну без работы, без водки… Сегодня, наконец, выяснилось, что завтра, кажется, может быть, будет освоение и даже, навряд ли, конечно, но кто его знает, чем черт не шутит, съемка. В связи с этим начали лихорадочно решать, во что меня одеть. В который раз уже наклеили бороду, повосхищались, как она мне идет, надели какие-то штаны эластичные и пока что ничего не решили – там видно будет. Там – это наверху, на леднике ШХЕЛЬДА… А сейчас мы на 3 дня летим на ледник…»

По поводу игровых костюмов Лариса Лужина добавляла: «Костюмов у нас не было. Володя снимался во всех моих шмотках, например. Я в Германии снималась, тогда у меня были спортивные хорошие штаны, свитер. Тогда в моду входили эластичные брючки. Я ему давала свои. Смотрелся более-менее...»

Сысоев:

«Хотели попробовать снимать на плато у пика Щуровского с левой стороны, но там открылся такой огромный бергшрунд – потеря времени. В основном все снежно-ледовые съемки проводились перед Ушбинским ледопадом. И немножко захватывали сам ледопад. Преодоление трещин снимали на Шхельдинском леднике – он поположе. После окончания снежно-ледовых съемок пошли на пик Вуллея. От Приюта немцев, с южной стороны – обычно его ходят с другой стороны, из а/л «Шхельда». На Вуллее мы ночевали. Там были съемки. Туда сходили те (актеры), кто не был  на Большом Когутае – и Высоцкий туда ходил – и вообще все желающие, кто хотел посмотреть. Там сняли, в основном, камнепады – вершина очень «разваленная», мы там были два дня, с одной ночевкой. Удостоверения и значки вручили в «Итколе», когда спустились. Не помню, кто вручал. Кажется, Говорухин».

 

Лужина:

«Самый сложный был подъем – это «немецкие ночлежки». Потому что собственными ногами шли, все на себе несли: аппаратуру, рюкзаки и еду. Вершину брать сложно, для этого многое нужно уметь. И трудно – чисто физически. А об опасностях и говорить не приходится. При нас постоянно находился очень известный инструктор-альпинист Абалаков (с внуком!). Он нас просвещал, обучал: как пользоваться ледорубом, как ходить в связке, как надевать и шествовать потом в специальных ботинках с шипами. Володя, конечно, все это тоже узнавал из первых рук и стал буквально профессионалом: он всегда вникал в подробности… Каждая его песня – это кусок прочувствованной им чужой жизни, которую он воспринял как свою, даже если он сам не был ни в подводной лодке, ни в тюрьме. Мысленно он проходил это, а потом и писал. При мне такое случалось не раз. Например, после нашего восхождения на вершину Вулей. Когда мы, альпинисты-неальпинисты, волею судеб и Говорухина взяли эту вершину, сил у нас никаких не оставалось. Мы доползли туда уже на коленях! Но зато когда поглядели вниз и вокруг… Мы просто задохнулись от восторга, но словами выразить это состояние не смогли. А Володя, –  он тоже замер, как и мы! – в тот же день написал песню, выразившую все наши ощущения. Там, на вершине, он нам возвестил об этом двумя строчками: «Весь мир на ладонях, ты счастлив и нем…» А остальное дописывал внизу, в палатке…»

Непогода очень часто вмешивалась в проведение съемок. Анатолий Сысоев вспоминал: «Был сильный снегопад. Говорухин в этот день улетел. А снега выпало столько – даже сломало некоторые палатки: тенты провисли, палатки завалились. Именно  палатка, в которой жил Володя, тоже завалилась с одной стороны. Я захожу – он бреется. Я говорю:

- Володь, что ж ты не сказал, что у тебя палатка завалилась, перешел бы в другую?!

- Да, ничего.

Он такой…чувствовалось – простой был парень, сам по себе. Очень хороший человек. Мне он понравился. Из всех актеров – больше всех…

Начались сложности с вертолетом: то ли денег не хватало, то ли что другое. Они собрались что-то снимать на леднике Донгуз-Орун. Уже заканчивался наш контракт (по август месяц), и мы с Машей с ними не полетели. Рассчитались, распрощались и уехали домой. «Вертикаль» выиграла только на песнях Высоцкого – сама картина очень посредственная. Много набежало людей, когда прослышали, что Высоцкий снимается, которых нельзя было и близко подпускать к альпинизму…»

 

Глава из книги А.Линкевича "Вертикаль", или Что не расскажет кинопленка". Издательство "Оптимум", Одесса, 2011г.

 

 

ГЛАВНАЯ

НАЗАД К СТАТЬЯМ

Главная

Воспоминания

Статьи

Экскурсии

Мероприятия

Место Втречи - Одесса