Интерактивный

Музей

В.С.Высоцкого

Владимир Мальцев: У меня товарищ мой, как-то получилось, сблизились с ним. Очень интересный парень, начитанный, Коля Иванов. Когда-то он в армии служил, просили мы воинскую часть помочь нам со взрывами...

Коля закончил службу служить, и мы говорим ему: «Давай к нам». И вот его взяли. Классный был. Он такую в «Вертикали» лавину пустил! Старожилы говорят, «вот эта лавина – это ж мы пустили». Так рассчитали ее точно, что она прошла, чуть ли ни метров 20 от селения. Точно рассчитано все было. Красавица лавина была! Старики не помнят такую. Там увидели шапку громадную снежную, которая крепко держалась. Ее подорвали в определенном направлении.

Так вот Коля Иванов, я с ним разговаривал про «Белый взрыв». У них на Кавказе вертолет упал, очень серьезно было. У Говорухина дома стоит маленькая деревянная подставочка и на ней искореженный, толщенный кусок металла от вертолета. Говорухин его взял на подставку поставил, как память. Потому что чудом они спаслись. Страшней была авария, чем на «Вертикали». На «Вертикали» просто упал вниз, никак сесть не мог. Бил винтами, поднял кучу снега и не видел, куда садиться. Склон был, он все пытался хвост опустить. А там валун! И ударился об валун, метров 200 летели лопасти. И он покатился вниз. И тоже на какую-то опору, скалу уперся и не упал в пропасть.

​Александр Линкевич: А мы не можем привязать, когда все-таки была авария вертолета на «Вертикали»? Потому что путаются с «Белым взрывом».

ВМ: Это было уже поздно. Наверно, октябрь месяц, или конец сентября. Вертолет пошел к Приюту 11. И не возвратился. А оттуда связи не было. Ждали, ждали – ничего. И, когда ночь уже настала, альпинисты, там же мощные альпинисты были: и Джунберг Кахиани, и Шелико Маргиани, Елисеев. Не то что ученики, а соратники Абалакова – вот этих знаменитых. Ну, в общем, пошли ночью. Ну, они то сильные были, заслуженные мастера спорта по альпинизму, международники. Они везде, где угодно были. А врача тащили – любитель альпинизма просто, врачом работал. Был, может быть, второй разряд по альпинизму. Они его тащили, наверх.  Слава богу, что это пологое все было, Эльбрус то он пологий. Это непросто, ночью тем более шли. И вот пришли. А там просто вертолет упал, покатился. Повыскакивали все. Кто там ехал?

АЛ: Рабочая группа вроде бы ехала.

ВМ: Да! Рабочий поваром был, такой кругленький, толстенький, молодой пацан. Еще там несколько человек. Что везли? Продукты везли туда, тушу баранью. Уксус для шашлыка. И много пачек сухого киселя. И, когда вертолет катился, все это перемешалось. И лег вверх ногами. Пилоты вниз головами висели. Повыскакивали наши-то все. Кто-то там «ой-ей» нога, кто боком ударился. Ну, ничего. Женька Шебурджинский был такой администратор, сел в снег, говорит: «Трупы не буду вытаскивать». Видели, все искореженный он был, ну, так не сильно, побитый. Это же все быстро, мгновенно. Летел, и вдруг упал и покатился. Подбежали. Снег красный вокруг! Ну, думаем, все в кровищи. А там уксус побился с киселем, розовый кисель – и вот снег такой красный. А внизу не знали об этом. И вот ночь шли альпинисты. Врача просто притащили.

А на «Белом взрыве» меня не было. Но там очень серьезно было: и сознание теряли, и ребра поломали, вот. И после этого они переехали, там уже не возможно было снимать. Погода не та была, там на месяца три, говорят, никаких съемок, ничего. Они тогда выбрали скальный вариант. Коля говорил, Высоцкий приехал с Мариной. Это было в Алушту. И от Алушты они, наверх, где Ботанический сад и чуть правее, большая территория – скалы. Выбирай любые.

«Вертикаль» же мы тоже доснимали на Ай-Петри. Когда приехали, увидели, того нет, того. Монтаж. И вот мы съездили в Симферополь, Ялту и на Ай-Петри поднимались.

АЛ: На «Вертикаль» вернемся, давайте «Белый взрыв» договорим.

ВМ: «Белый взрыв», единственное, что с Мариной. Он же очень мало был. И даже фотография была: он, Сережа Никоненко и Джигарханян.

АЛ: Да, да. Возле дуба какого-то стоят там.

ВМ: Да. На «Вертикали» помню, когда снимали, «Девичьи косы», там, такие как бы водопадики шли. Высоко, правда. Вода холодная. Кто-то купался. Больше всех фраерился Саша Фадеев. Он же вообще такой, под супермена работал. Был, чуть ли не трижды мастер спорта: мотоцикл, по боксу, мяч. Крепкий, здоровый, красавец был.

Я до сих пор не могу понять, везде пишут, что вот там Лужина, роман у Володи с ней. Неудачный там, ну в смысле, он был отвергнут как бы. Лужина, да, была известна, у немцев поснималась, какие-то призы-премии получила. Но я то знаю, все. «Вертикаль», как только мы приехали туда, вот мы жили, палатки поставили.

АЛ: Вы когда туда на съемку приехали?

ВМ: Я туда приезжал и с выбором натуры, раньше.

АЛ: Говорухин так пишет: «Попал на эту картину в апреле 66-го. И май-июнь был выбор натуры.

ВМ: Да. И я тоже немножко был совсем на выборе. А потом, когда мы приехали на съемки, часть группы поселили в «Итколе». Как бы такие творцы. Я был ассистентом режиссера, даже в титры не попал. Тогда писали только самых-самых, даже зам. директора картины не писали. Какая разница: нам надо была эта слава. И вот они жили в «Итколе». Мы приехали, хоть и договаривались, а тут иностранцы. Короче, не было для всех номеров. И мы палатки поставили. Альплагерь Юсеньки, Юсеньки.

АЛ: Это выше, ниже «Иткола»?

ВМ: Это на Баксанском ущелье. Если учитывать, что там небольшой верх, то это ниже было, не доезжая до «Иткола».

Мы поставили палатки. Прекрасно было! Сами понимаете, какая там природа невероятная! Красиво. Ишаки ходят. Он съедает, как, местные говорили балкарцы, в год на сто рублей. А за пять рублей его купить можно, ишака. Они бродят там, полудикие. Однажды, спал в палатке, ни ночью, днем – может после нарзана. Просыпаюсь. Грохот такой сумасшедший. А у меня были ботинки на высокой шнуровке. Штормовка. Я выглядываю из палатки, стоит этот ишак. У него кликуха «Волга» была, совсем ручной. Его покрасили, в шашечки сделали. И вот он такой добрый, глаза у него такие грустные. Кто-то из киногруппы натянул на него мой рябчик, тельняшку и эти ботинки зашнуровали. Ножки тонюсенькие, – и громадные атрекованные ботинки. Огромнейшую шляпу надели, какую-то там с пером.

У нас костюмерная громадная, там же под туристов делали. Мы вечерами в «Итколе» устраивали танцы. Сначала местные друг друга выталкивали, танцевали эти танцы типа лезгинки, кабардинки, чего только не было. Танцевали, конечно, классно они! А потом что угодно. Валера Козелов – у него записи сильные были, ставил свой магнитофон, и танцевали. Я, например, каждый вечер менял наряд: то у меня какой-то без бортов голубой костюм. Все с костюмерной, мы же взяли, эпизод был, иностранцев много, так мы набрали самую такую стильную одежду, необычную. Не то что хороший костюм, а необычное чтобы, например, без воротника, чтоб какие-то куртки непонятные там, куча карманов, какие-то капюшончики у женщин. И вот каждый раз приходим, а Зинка Козелова, нам давала. Ругалась, но давала эти костюмы. И вот мы там одевались, танцевали.

А, когда мы жили в Юсеньках, альплагере, как я помню, там были, в основном, любители-студенты, которые каждый год в горы идут. Кто-то были чуть профессионалы, кто-то любители, которые просто горы любят. И эти студенты, их было большинство там, планировали, чуть ли не за год, что мы на будущий год столько-то человек приедем, чтоб им держали место. Был такой единственный институт в Союзе картографии и аэросъемки, аэрофотосъемок. Он один был. И вот оттуда эти ребята. Серьезные ребята такие, ну институт серьезный был.  И вот они первые и организовали концерт Высоцкого.

АЛ: Концерт записывался?

ВМ: Записывался, естественно, и нашими, у кого магнитофоны были. У них писали, все. Первый раз, когда он исполнил вот эти песни.

АЛ: Альпинистские.

ВМ: Много пел, с удовольствием. Он пел свои песни, там, значит, просили. Потом он начал «горные» исполнять, говорил, что они не совсем готовы. Ну, тогда я видел глаза людей! Потому что первые! Ну, тогда, у костра, какие песни пели, легенькие все. И вдруг он ошеломил всех. «И пусть говорят, и пусть говорят» – эта рифма, она просто бьет, здорово. Я это помню.

АЛ: Т.е. получается по времени – недели три после его приезда?

ВМ: Это было, знаю, в самом начале. Потому что мы еще жили в палатках. Это потом мы уже переехали, и уже началась работа. А тогда еще и работы как будто не было.

АЛ: А Высоцкий в это время чем занимался, проходил подготовку альпинистскую?

ВМ: Да, он подготовку проходил. Но и кроме всего, наверное, нужно было привязываться к местности, что ему там делать. А снимали его где-то у Девичьей косы.

По Вашим сведениям, когда мы приехали туда?

АЛ: Высоцкий, точно приехал туда либо 20-го, либо 21-го июля. И приехал с Говорухиным и Зайцем.

ВМ: Вот до августа месяца и сделали этот концерт. Они помню, ходили, спрашивали, когда он приедет. Мы говорили, вот он должен приехать, вот уже скоро. Только приехал, ну может быть день, они ему дали отдохнуть, ну от силы два. И после этого он сразу дал концерт. Вечером, это точно я помню.

АЛ: А не может быть, потому что существует письмо Высоцкого к Абрамовой. Оно, примерно, датировано концом июля, перед выходом на ледник. Они тогда проходили подготовку. Потом как бы экзамены принимались, у актеров. Говорухин участвовал. Они сдавали на разряд, на зачет. Потом они на два дня ушли ледник покорять Каш-Таш. На два дня они ушли. В это же время гибнет 30-го майор Живлюк. И 31-го они его помогали спускать. Т.е. это известно документально.

ВМ: Вы говорите, что это было в начале августа?

АЛ: Письмо датировано перед выходом на ледник. И он в письме указывает только что, «я себя вымучиваю, песни не готовы, есть только набросок». И цитирует в письме «Скалолазку», кусок.

ВМ: Значит, у него была «Скалолазка», была последняя песня. Первые песни у него были уже. Уже были. Он, когда выступал, сказал, что «они, это не окончательный вариант, что они то се». Мы уже в августе были в «Итколе». Ночи холодные, неудобства и т.д. Склады там наши были. Мы постепенно туда переезжали. Я один из первых туда переехал, в «Иткол», из тех, кто был, в палаточном городке. Коля, и другие остались. Но это может, было, конец июля, начало августа. А уже в «Итколе», я то помню, что с палатки приходили. Альплагерь, а мы рядом поставили свои. А там альплагерь – это ж были деревянные дома, домики деревянные. Там типа клуба или красный уголок, большой. Собрались там. Или столовая была – и вот собрались и слушали его песни. Многие были, там набилось столько народу! Там, даже еще внизу были, еще ниже какой-то большой лагерь, я не помню. Вот все названия повылетали с головы. Там и с Минска приезжали, большой отряд был, под 200 человек приехали, студенты из университета, отовсюду.

АЛ: Говорухин вспоминает, что песню «Здесь вам не равнина», он как бы уже написал после гибели вот этого человека, альпиниста. Получается, что он ее написал буквально 1-2 августа.

ВМ: Может, сразу под впечатлением. Значит, это вначале августа.

АЛ: Да, это вначале августа, совпадает. И еще такой нюанс. Елисеев, в своих воспоминаниях пишет, что песня «Если друг оказался вдруг», Высоцкий написал на следующий день, когда он рассказал эпизод, как погиб человек, сорвался со скал. Т.е. опять может быть до 31-го. Поэтому эти три песни как бы входят в этот массив. Единственно, не была написана «Прощание с горами». Я так понял, что он ее написал, когда приехал сюда в Одессу. И непонятно еще такой момент. У него в рукописи сразу вот эта песня «А до войны вот этот склон немецкий парень брал с тобою», она была совмещена с песней «Здесь вам не равнина». Он не мог ее спеть как одним куском?

ВМ: Это я не знаю. Они же по стилю разные совсем.

АЛ: Да. Да. Абсолютно разные песни. А там получается автограф идет как бы одним залпом.

ВМ: Вот, то, что я помню.

АЛ: Американские туристы были тогда на этом концерте?

ВМ: Нет. Не знаю.

АЛ: Может, позже.

ВМ: Может, позже. Я не обращал внимания, потому что меня это мало интересовало. Я знаю, что немцы были. Да.

АЛ: Стриженюк не помните, когда появился на картине и в связи с чем?

ВМ: Появился на картине?

АЛ: С Решетниковым они приехали.

ВМ: Я не помню. Стриженюка прекрасно знаю, и Васю Решетникова знаю. Но я не помню, потому что у каждого была своя работа. И кто-то на подготовке, кто-то еще. Я помню, им наверх тащил бидон со сметаной, где-то в районе Тырнауза взяли. А Тырнауз – это километров 40 ниже «Иткола». Взяли автобус. По дороге там бабки какие-то, местные: «Подвезите?» «Ну, пожалуйста. Садитесь». И вот мы пока доехали до «Иткола». А около «Иткола» площадка была, там вертолет садился наш прикрепленный. Так этот бидон мне сказали, будешь наверх идти, не закрывай крышку, потому что отлетит и покалечит всех. И вот крышка открыта, я смотрю сметана все выше, и выше. Сдавливает все время этот бидон! Я схватил банку и начал всех угощать, уже некуда, не лезет. А он все полный. В общем, еле-еле. Уже всем местным давал. «Ну, покушайте». Сметанка, пастбища какие! Потрясающе, вода и пастбища. Молоко там вообще невероятное и сметана естественно. В общем, когда мы прибыли к «Итколу», у меня был полный бидон. Уже в «Итколе» взял на кухне громадную кастрюлю литров на двадцать. В вертолет погрузили еду разную, что могли – и наверх, ледник там был. Пока летели, переливал – и все равно полную кастрюлю привез, и бидон полный был сметаны. Вот бизнес делать хорошо: полбидона можно было продать на сторону, и все равно полный. Первое что группа кинулась: «Курево привез, курево?» «Какое вам курево, тут дышать нечем». «Нет-нет давай».

Там что интересно, там рядом маршрут. И вот по маршруту идут альпинисты: второй разряд, ну, такие более-менее  уже не новички. Соблюдают дистанцию, в связке, с ледорубом, чтоб не дай бог в трещину не влететь, дыхание соблюдают – короткий вдох, длинный выдох, чтоб кислота не скапливалась. И вдруг смотрим, без всякого маршрута, по скалам, ползет наверх мужик седой: в костюме, в галстуке, в тапочках, и сигарета во рту. Слегка поддавший, Юрий Михалыч, ему тогда уже лет 50 было. И он ползет – это же долго обходить. И он наверх, наверх. «Что такое? Кто это?» «А это уже киношники обжились тут».

АЛ: Какой Юрий Михалыч?

ВМ: Каменев.

АЛ: Высоцкий в письме называет, у которого была масса фотографий Абрамовой. Которого знали по фильму «713-й».

ВМ: Ну, это видно не наш Юра...

Сначала все боялись. Я иду по этим карнизам: внизу пропасть, облака плывут, а здесь стена, еще хлопушкой опираюсь на нее. А сзади рюкзак, потому что у каждого там кусок камеры, объективы, чтоб все тащили. Два у нас было «туника»: Воропаев и Фадеев.

Помню, Вольдемар покойный, хороший мужик, директор картины. Значит, группа уже готова, а он все ждет, когда они уйдут, чтобы поддать немножко. «Чего Вы не идете?! Давайте, солнце счас». А солнце взошло за скалу и уже кино снимать нельзя. «Давайте». «Счас». То забыл, то забыл. Меня: «Ты когда будешь?» Я говорю: «Догоню Вас, догоню, позже приду. У меня тут еще дела». «Вы эти все документы мне принесли в номер? Мне работать надо!» Какие документы? Я говорю: «Принес». «Ну вот, заходите, там мне надо кое в чем разобраться». Там подмигивает, кривится чего-то. Ну, я пошел туда, понял сразу, чего он хочет. Пришел к себе в номер, взял бутылку водки. К нему в номер. Открыл. У меня ключ был универсальный от всех номеров. Потому что я иногда будил их, всю ночь гуляют, а утром не проснуться. Так я, значит, зашел к нему, под подушку сунул бутылку вниз. «Вы были в номере у меня? Занесли документы?» Я говорю, занес документы. «Где, куда положил?» «Под подушку». «Хорошо». «Ну, потом зайдете». «Хорошо, зайду, Вольдемар Николаевич». Группа, наконец, пошла. Мы пришли, закрыли дверь на ключ. Бутылочку на стол. Выпили по пол стаканчика. Хорошо. Там чем-то закусили. Стук в дверь. Замолчали. Снова. Тук… Это Цивилько.

АЛ: С бумагами поработать?!

ВМ: Да. Замдиректора был Цивилько. Ну что, жалко? Откроем. «Вот вы, гады, без меня». Давай, Сережа, садись. В общем, хлебнули, все нормально. Потом я пошел, все собрал, что надо и попер наверх. И вот иду и думаю: «Ну, сорвусь я вниз счас. Кто меня там будет искать?» Уже не обращал. Вначале страховали нас, чтоб не дай бог. А все равно дышать тяжело, с непривычки, и ноги болят. Мы ж неподготовлены, просто молодые. И вот иду. Сколько, они уже час как ушли. Смотрю, ползут Фадеев, Воропаев. Говорю: «Я то, ладно. Вы то в первую очередь должны, ведь съемки». «В уставе съемочной группы написано, что съемочная группа обязана доставить актеров на место съемок своими средствами». «А какие Вам средства?» «Не знаю. Воздушный шар. Или носилки берите, несите нас». В общем, я их обогнал. Когда пришел, съемка уже заканчивалась. Коля Иванов, оружейник-пиротехник, и Гришка Волошин, дублировали их.

АЛ: Козелов нам об этом рассказал. Пока эти пришли, уже эпизод сняли.

ВМ: Я еще не все успел прочесть. За себя я вот там прочел, конечно, ну это ничего. Там есть, вот когда мы на похоронах были, насчет Стриженова. Я не знаю, почему там написана молодая девочка. Это я говорил так?

АЛ: Ваши слова. Я еще переспросил.

ВМ: Это была Лина. Мне кажется, что я уже плохо помню, пьяный был. Может, она была рядом с другой стороны. А эта девочка родственница, а может знакомая.

АЛ: Может, просто сидела.

ВМ: Просто сидела, но она мне сказала: «Ему плохо». Потому что синие губы были.

АЛ: Я уже, когда печатал текст, вспомнил, что кто-то рассказывал, что со Стриженовым был вместе.

ВМ: Ну да ладно. Все равно, главное действующее лицо там был Высоцкий, а не Стриженов.

АЛ: Конечно. Вообщем, шли они, недошли, съемку сняли без них.

ВМ: Без них сняли. Немножко надулись. А Говорухин просто сказал: «Не надо. Съемка окончена. Пошли вниз». И вот они вниз поперли и тоже бурчали чего-то.

Когда приехали в горы, сразу как-то образовались группки: там операторская группа, там кто-то с осветителями, кто-то там еще. Актеры тоже. Вот это была компания, значит, там была Лужина, Кошелева. Ну, Кошелева, у них роман был с механиком одним… Потом он ушел со студии. Вот у них там было любовь, такая серьезная. А Лариска была с самого первого дня с Сашей Фадеевым.

АЛ: Да, да. Так она так и рассказала.

ВМ: У них и любовь была. Саша петухом ходил вокруг. Весь, все знает. «Вот вы знаете, скоро будет телевидение». Останкино строили или уже готово. «Там требуется, чуть ли не триста режиссеров, телережиссеров. Вот я тоже специальные курсы. Я тоже пойду». А Гена Воропаев, тоже с кем-то: «Есть вариант встретить Новый год в Париже». Немая сцена. Все поджали губы, смотрят на него. А он взахлеб. Тогда вариант какой – не просто деньги есть или нет. Попробуй, выеди? Че тебе делать там!? Туристом, еще другой вопрос, там целые группы. КГБисты, все. Ну, в общем, он такой был, шобутной парень. Но хороший. Не подлый был. Любил подраться – это у него было. Вот я даже последний раз его видел на «Мосфильме», как раз Высоцкий рядом был. У Сашки нос поломан был. «Что такое?» «А в пивбаре на Пушкинской. Там драчка была. Кружкой как раз».

Кто-то влепил ему, он не видел. И, вообще, я говорю, Сашка, что-то вид у тебя? «Да, болел я все». «Што нос?» «Да какой нос у меня? Геморрой у меня». «А геморрой че, простыл или поднял че тяжелое?» Долго смотрел на меня как на дурака, говорит: «Да от пьянки». Радостно так сообщил. От  пьянки у него геморрой. Ну, а потом мне сообщают, что он умер. Сердце, видно, не выдержало. Жил такой очень насыщенной жизнью.

АЛ: Владимир Павлович, а вот там такая Света, она обслуживала как бы группу. Среди альпинисток, молодая, блондиночка. «Скалолазку» вроде ей посвятил Высоцкий.

ВМ: Как же ее фамилия? Я помню. Это было. Кто там обращал внимание с кем сегодня один, с кем завтра другой. Это, кажется, Света Шацкая. Их компания была, альпинисток.

АЛ: А момент, когда Говорухин подрался, помните?

ВМ: Да, было. Подрался. Потому что они подленькие люди, все исподтишка. И милиция. А Коля подрался наверху? Они на него толпой. Один там был. «Что такое?» «Не, не». Ну, как обычно. Восток. «Не, я ничего, извини, да, я это все». Коля отвернулся. В баре сидели внизу. Только туда. Они толпой повыскакивали, на него сзади. Это же все манеры востока: сзади, подкожно, тихенько, кинулись. А Коля еще был с пистолетом. Любил оружие, он оружейник, там ружья были. Он там даже застрелил косулю одну, у него шкура очень долго дома была. И, когда они начали лупить его толпой, он полез, естественно, не стрелять, а попугать хотя бы, все. Пока вытаскивал пистолет, он стрельнул себе в карман задний. Зинка потом: «А, костюмерные брюки, ты прострелил». Козелов ругался все. Услышали этот выстрел, и пулей выскочил Фадеев туда. Еще кто-то, кажется, Воропаев, причем там несколько наших ребятишек  были. Выскочили. Ну и дали им харчей хороших. Конечно, кто куда. Коля побитый, синяки под глазами были. Высоцкий приехал: «Что Коля, погулял?» Коля в очках. Вот почему Высоцкого не было тогда.

АЛ: А это он второй раз уже приехал или первый?

ВМ: Я не помню.  Он что, два раза был, что ли? Мне кажется, я его часто там видел. Как мы сегодня снимаем то-то, вдруг завтра должны снимать это. Не получилось чего-то, значит, давай. Позвонили. Через пару дней он прилетел.

АЛ: А драка Говорухина – это вначале было, как Высоцкий приехал?

ВМ: Да. Это вначале, я еще жил в палатке. Потому что я приехал туда, кто-то зацепился. А Слава долго не разговаривал и... «Да мы, да мы, тут местные все». И он кого-то долбанул. Хорошо тот не то по лестнице летел, не то еще чего-то. Милиция. Когда их много – в стороночке. Как только мы что, сразу скандал. «Вы здесь устраиваете?!» Ну, Говорухин и сказал: «Тебя здесь не будет». Этого мента, который там ходил все за порядком следил. Приехал Залиханов, начальник ущелья, должность такая была. Там еще с ним. Приехали. Как обычно, шашлыки… И Говорухин сказал ему, чтобы его убрали. Это подлый, противный  тип. Когда они к нам прицепляются, он в стороне. Как мы начинаем их лупить, тут как тут. «Вы устраиваете. Это наши горы, наши все. А Вы тут приезжие». Ну, это везде у них. Что в Средней Азии, везде. Мое.

АЛ: А это ж Гусейн Залиханов – он же музей там организовал.

ВМ: Вухитдин кажется. Миша его звали. А там еще был Залиханов один. Тоже, наверное, брат его, или кто. Может быть.

АЛ: Музей Высоцкого организовал там, в «Итколе».

ВМ: Да. Когда Высоцкий приехал, его рвали на части. То его приглашают альпинисты. А начальство!? «О, Высоцкий!». Там где-то банкет, где-то шашлыки, обязательно.

АЛ: Уже тогда на «Вертикали» он был популярный?

ВМ: Конечно. Конечно, он был популярный. «Вертикаль» просто его живьем увидели. А до этого многие песни путали. Ну, как путали: его не его, потому что вначале он не сильно афишировал свою хрипоту. Особенно когда пел чужие песни.

АЛ: А он и не хрипел до «Вертикали»,  в общем-то.

ВМ: Он просто не на полную мощь. Потом увеличил все. Вот он песни писал – они так слабенько звучали. Ну как! Красиво все, но под гитару. А потом, когда Губайдулина Софья приехала и обработала его песни – все ахнули! Просто. Особенно эта «Блистал закат как блеск клинка». Все. Это она сделала. Обработала его песни.

Ну, так говорят, в «Опасные гастроли»: какой композитор Билаш?! Да, Билаш обработал его песни так, что они песнями стали! «Цыгане». Когда слушаешь его «цыгане» под гитару – это ни то, ни се. Это не звучит. И вдруг, вот когда он обработал, прекрасно. Вот в чем вопрос!

​

АЛ: «Было так, я любил и страдал»?

ВМ: Да. Так я говорю, что это громадная работа, поэтому их доля была. Ясно, что автор – исполнитель песен Высоцкий. Но не будут же говорить аранжировка плюс оркестровка плюс еще чего-то – композитор. Они преподали, преподнесли эту песню так, что она таки осталась в истории. Это здорово. И Губайдулина, она, конечно, была такая важная композиторша, очень интересная была, необычная. Московская. Тоже первый раз, до этого ее никто не знал, Говорухин нашел.

АЛ: Все-таки. Первый раз, почему Высоцкого отпустили со съемок? Он должен был в театр попасть? И как бы первые эпизоды на «Вертикали» снимались с ним. Эпизоды, я так понимаю, могли заснять палатку, когда он там, в палатке Лужиной песни поет. И второй эпизод Лужина ходит около камня, лежит гитара. Но там этот эпизод сорван, потому что там, я так понимаю, убрали песню «Скалолазка». Что-то можете по этим эпизодам прояснить?

ВМ: Нет, не помню я.

АЛ: И съемки были не при Вас? Не врезалось в память?

ВМ: Нет, разве упомнишь все. И я говорю, если бы счас, как мы знаем, конечно, ходили за ним следом. Ну, работа была.

АЛ: Понятно. Потом он уезжает на Таганку. У нас, примерно, написано, что он появился в сентябре, в конце. И есть воспоминания Говорухина, где он говорит о том, что они с Володей улетали куда-то на два дня.  Потому что там с каким-то местным поругались и решили полететь на Кавказ расслабиться. Не врезалось?

ВМ: Знаю, что летали, уже потом, когда мы вернулись в Одессу.

АЛ: А, уже когда вернулись в Одессу?

ВМ: Да. Они опять летали. Я не знаю, Говорухин летал, Цивилько летал, еще чего нужно было. А вот летал ли Высоцкий, я не знаю.

АЛ: Не. Они там чисто погулять, отдохнуть.

ВМ: Может быть. Я не знаю просто.

АЛ: А какие эпизоды досъемки были, уже после того, как с гор вернулись. Какие эпизоды не засняли там?

ВМ: Не помню.

АЛ: Потому что Высоцкого досняли, я так понимаю, «Свои обиды». Потому что по записи она идет как бы синхронно.

ВМ: Ну, это в Одессе уже снимали, раз в палатке было. Потом мы палатку снимали – это замороженного человека они нашли. Палатка японская, шикарная – порезал Осипов ее, порезал. Камера вошла, свет там. Жалко всем было, она очень дорогая была тогда, бешеные деньги стояла. Но я помню это. Все засыпали белым. Палаточка. Мы делали даже, когда они приходят к старому другу, что Закариадзе играл. Тоже павильон.

АЛ: Да, нам еще Заяц сказал.

ВМ: Корова. У них у всех первый этаж – это хлев, там все животные, а на втором они живут.

АЛ: Я не могу понять, когда снимался эпизод, когда они идут пешком. Вот они, начало фильма они идут, и село это. Встречает Закариадзе их. Потом, я понимаю, уже досъемка здесь. И то, что внутри дома, снималось уже здесь в павильоне.

ВМ: Да, вспомнил. Кстати, вот фотография Закариадзе у меня с хорошей надписью, доброй. Мы, вообще, с ним после этого дружили. Я приезжал в Тбилиси. Там тоже устраивали банкет целый.

АЛ: Вот, значит, досъемка эпизода в доме именно проходила здесь. Потом доснимали, как я понимаю, эпизод, когда они идут в горы. Т.е. тоже павильон. Когда начало картины идет, они собираются за столом.

ВМ: Да, да, конечно.

АЛ: Это тоже снимали в конце эпизод?

ВМ: Да, наверное.

АЛ: Потому что сразу, первые, горные были досъемки. И доснимали еще как они выходят в Одессу на перрон.

ВМ: Доснимали много эпизодов разных. Вот на Ай-Петри. Уже тогда холодно было совсем. Ой-ей-ей!

АЛ: А Высоцкий приезжал на Ай-Петри?

ВМ: Не помню…

Кафе «Ай» – это Приэльбрусье. Это мы сразу «Иткол», потом Тырскол. После Тырскола – вот наверх она идет, там кафе «Ай». Круглая такая. Вот там. Это досъемки, все сплошь досъемки. И недолго мы были там.

АЛ: Недолго. Потому что и Стриженюк говорит, они еще доснимали. Там солью сыпали горы. А больше никто не говорит, поэтому мы спрашиваем. Скорей всего, Высоцкого там не было. Потом вот этот эпизод, когда идут немцы – это документальный или?

ВМ: Документальный. Там очень много таких интересных эпизодов документальных. Это все хроника. Говорухин очень долго работал с ней, с хроникой.

АЛ: На озвучание Высоцкий надолго приезжал. Не знаете? Или Вы тогда уже как бы не работали?

ВМ: Я до конца работал, до самого конца. Пока не сдали, я все время так. Операторы отсняли – уже в другую картину. А я должен сидеть до конца. И все картины.

АЛ: И с этой картиной с начала до конца?

ВМ: Да. Вот только «Место встречи» не до самого конца был. Я помню эти морозы сумасшедшие, а Володя бедный в кожанке и шляпе. И Ваня тоже в этих сапожках, кепочке. Ну, было сорок с лишним! Тогда морозы сильные были. А это ж пока отснимали. Долго. Мы то грелись еще, около «лихтвагена» встанем спиной к горячему, погреемся. А они долго мучились. Ну, че делать.

АЛ: Вон, вспоминает Хилькевич, как Вы актеру показывали, купались где-то.

ВМ: А, в море. Юра Боголюбов так боялся всего. Там царапинка, какая, к доктору, вези к доктору. «Ты што?!» «Не, не – столбняк». Приезжаем к доктору. Доктор говорит: «А это ничего страшного». Намазал там зеленкой. Ничего. «А вот был случай»! Доктор уже мучается, неудобно ему. «Доктор, подождите. А если так? А у меня вот тут еще болит». И вот умер тоже сдуру. Плохо было. Выпили вечером. Утром плохо – к соседу. «У тебя ничего нету?» «Да я куплю, бабки давай». Тот дал. Пока пошел. Пришел. Скорая. Вызвали, поздно было. Врач говорит, хотя бы 50 грамм коньячку выпил, и все бы прошло. Вот. Да, было.

АЛ: Картина закончена конец 66-го, а премьера была июнь 67-го. Почему столько?

ВМ: Монтаж – это очень серьезно. Говорухин очень серьезно к монтажу относился. А после монтажа начинается сдача исходных, печать копий. Это все инстанции пройти! А там же не привезли-посмотрели. Вот тогда-то привезете все. Это смотрели. Это надо убрать. Там же целая редакторская шайка сидит, которой надо свой хлеб отработать. Вот здесь мне кажется, чтоб записали в протоколе, а тот говорит, мне вот так. И начинается, мурыжить его. После всего надо убрать эпизод. А Говорухин говорит: «А дальше непонятно будет». Ругался. Приходилось снова возвращаться, перемонтировать чего-то. Вот как все делалось.

АЛ: А, только чисто перемонтаж, пересъемок уже не было?

ВМ: Уже не было. Но много было доснято. И много осталось. Вот по «Месту встречи» столько осталось. Хоть еще можно. Вот  хотели начало фильма снимать.

АЛ: Нигде нету. Бурлака вообще кричит, ничего этого нету.

ВМ: У Говорухина надо спрашивать. Есть. Много отснято, и много не вошло в картину. Много эпизодов, хороших эпизодов, не вошло. Они были прекрасны, но они не входили просто. И поэтому они же говорили, что можно снять, Высоцкого много было. Можно снять начало, когда его там убивают. И тем более дублеры. То Жорка Маркер, то еще. Много у него было. Профиль ровный был, повернуться или што, сам небольшого роста. Поэтому сложностей не было.

АЛ: Так это самое, какие все-таки эпизоды могли выпасть по «Вертикали»?

ВМ: Война кое-чего он убрал. Иностранцев он убрал очень много.

АЛ: А что там за эпизоды с иностранцами?

ВМ: Эпизоды, такие, второстепенные.

АЛ: А Высоцкий в них играл? Не знаете?

ВМ: Нет. Высоцкий конкретно роль радиста. И то он ему нужен, в основном, как исполнитель песен, и все. Вот для этого.

АЛ: А кто был, до Высоцкого планировался. Не знаете?

ВМ: Не знаю. Я знаю, что Говорухин хотел Высоцкого снять, песни его хотел – и все. Ему понравились его песни. Он услышал и добился. Он тогда мог добиться. Потому что он был хоть и молодой, первая картина, ну был очень жесткий в этом отношении. Стоял насмерть за свое. Поэтому его и фильмы все хорошие.

АЛ: Владимир Павлович, кроме «Скалолазки», могли еще какие-то песни вылететь с картины?

ВМ: Не-а, не думаю.

АЛ: Потом такое – тогда же, примерно, начались «Короткие встречи». Высоцкий отъезжал именно на «Короткие встречи»?

ВМ: Дело в том, что фильмы, мне кажется, запустили одновременно.

АЛ: Муратова сначала хотела Любшина. А тот потом начал сниматься в другой картине.

ВМ: Я знаю, там очень много доброжелатели уговаривали ее. А она что, собиралась сниматься? Но снялась очень хорошо.

АЛ: И потом ее уже в последний момент уговорили, возьми Высоцкого.

ВМ: Кто знал, какая она актриса?! Там же тоже отвечают за это. И Нина Русланова, первая тоже была ее роль.

АЛ: Я так понимаю, что она где-то в середине осени, когда привозят материалы на студию, там показывают редакторской комиссии.

ВМ: Я снимался у нее в «Коротких встречах», уже вернулся с «Вертикали», уже полностью все.

АЛ: А у нее уже картина заканчивалась?

ВМ: Снималась еще.

АЛ: Потом еще зимой снималась, и весной 67-го?

ВМ: Зимой, вначале года снимала она. Павильоны. Естественно.

АЛ: По-моему, еще и весной продолжалась съемка, 67-го я имею в виду.

ВМ: Да, павильоны, досъемки там и т.д.

АЛ: А Вы не помните что-нибудь, связанное с Высоцким на «Коротких встречах»? Ну, у Вас был эпизод небольшой, поэтому...

ВМ: Да, я вот только проскочил. Я работал тогда на другой картине. Мы как будто готовились, уже подготовка была на полный ход «Один шанс из тысячи». А это же военная картина! Это все надо новое: доставать, шить, изготовлять!

АЛ: «Один шанс из тысячи» снимался в 67-м или в 68-м?

ВМ: В 67-м, в основном, потом остановили. И вот Кочарян, уже перестали даже нам суточные высылать. «Немедленно возвращаться». Кочарян собрал группу: «Ребята, если мы не отснимем два эпизода, то картину просто посмотрят и закроют навсегда. Выбросят. А если мы доснимем их, то уже канва есть, значит, нам дадут доснять. Доснять куски». Уже осень поздняя, зима началась. И вот снимали. Снимали без денег, без ничего. В долг жрать давали. Ну, а выпить, то естественно. В любую будку подойдешь, наливали, потому что знали, все равно деньги получим. Я помню, уже глубокою осенью мы оттуда на пароходе плыли. С Колей договорились, когда он увидит на определенном месте пароход, он сверху долбанет салют, пару взрывов сделает. Осталось это, надо было взорвать, заряды. И вот мы ехали – как бабахнуло! Все довольны были. Как раз недалеко, где скала торчит – похожа на профиль Пушкина. Лес там. Помню шторм был сильный, когда мы в Одессу возвращались. А потом, на следующий год – это уже 68-й, уже я там не был.

АЛ: Т.е. в 67-м году на съемке Вы были практически постоянно?

ВМ: Да. Полностью.

АЛ: В чьих-то воспоминаниях, группа: Жанна, Олег Свидерский и еще кто-то. И говорят, что был Высоцкий. И они там вспоминают эпизод, что поехали к кому-то на дачу, потом их в милицию забрали. Высоцкий там на гитаре играл.

ВМ: Все может быть, я не помню.

АЛ: Появлялся ли вообще Высоцкий на этом фильме? Логвинов утверждает, что он не появлялся. А он тоже практически весь фильм.

ВМ: Это не имеет значения. Уж я то был в этой компашке. Все время. И все у нас было: и пили и гуляли. А у Логвинова там свои дела. Он был осветитель. Но он не был такой – «Валера, давай вечером!» Ну, при случае да. Хорошие отношения были.

АЛ: Просто был ли вообще Высоцкий там? Хоть раз появлялся?

ВМ: Могли так: вдруг никого нет. «Где они»? «Они уехали». Их кто-то пригласил, уехали куда-то там: и Свидерский, и Савосин Олег, каскадер. И Лева Поляков, и Гера Тонус – все они. Помню и Жанну Прохоренко. Отец с ней приехал туда, тоже куда-то ездили. В основном, сильный там был организатор Артур Макаров.

АЛ: А Тарковский появлялся на съемки?

ВМ: Конечно. Тарковский, там вообще. Осень была – че в Москве делать. Погоды нет, слякоть, все. А здесь группа громадная… У меня самый большой номер был. Очень неудобный, но громадный, большой номер. И у меня там всегда собирались – все попойки у меня были. Приехал, долго был, Андрей Вознесенский. А у нас там: то гитара, то магнитофон. А я любил частушечки. Вот эти, особенно, нескладухи. Говорухин при мне несколько придумал, просто придумывал! Он талантливый человек. Я точно знаю, что «На мосту стоит прохожий» – это Говорухинская. И потом Говорухинская «Я стою на дворе мою морду борною».

АЛ: «Потому что пролетел аэроплан с уборною».

ВМ: Это точно его. Там Никита Михалков снимал какую-то свою дипломную картину. И ему так понравились эти частушки, он все у меня переписывал. А потом начал собирать. И чуть ли не до тысячи собрал. Частушки отовсюду, где был. Самые дурные. Кто-то обрабатывал. Поженян приехал, тоже лучшие друзья. Тарковский приезжал очень часто, и очень долго был там. И долго почему, потому что Лева Кочарян, он же был второй режиссер. Но он такой был известный человек в Москве, именно своим характером. Он был очень добрый. Здоровый мужик. Чемпион Москвы по боксу, все остальное. Он, вот всем все время, куда ни смотришь, помогает. И, естественно, у него много друзей было. Когда эту картину ему дали, Тарковский, он же был мастер, а Кочарян талантливый человек, но профессии как таковой режиссера, не владел. Первая что черта у режиссера – монтажно снимать. Монтажно снимать – это видеть, вот я смотрю, закрыл глаза и представляю, что на экране происходит. Говорухин, вот он четко знает, приходит и знает, что снимать. А другие начинают экспериментировать, актеры предлагают, а может, давайте так. «Давай». Уже ушли в сторону. Так я вот говорю, у Левы этого не было, монтажно, все. Хоть он был организатор прекрасный, второй режиссер мощный был. И Тарковский приезжал, сидел с ним. Смотрели. «Вот здесь обязательно досними кусок. Видишь, нет, потому что потом не будет монтироваться». Здесь это, здесь то. Ну а, конечно, водочка, винцо, все.

Я помню на этом «Шансе» в Семьизе надо снять небольшой эпизод в подвалах. Там тоже немцы. Мы снимали, чуть ли не месяц. Правда, кой чего успевали… Винные погреба, чуть ли не на километр тянутся. И уже так, местным: «Нам больше вина не давать». «Хорошо, не будем давать». Ну, а потом там один, другой, третья. Я помню, приехал туда, реквизит организовывал. Я был ассистентом режиссера, реквизит. Первая встреча! Манюня, бригадир осветителей был. Почти под два метра ростом, кликуха Манюня. «Винца хочешь?» «А хорошее?» «Ой, я там бочку знаю одну. Пошли». И мы как пошли по этим лабиринтам. У него с собой литровая банка. А там бочки стоят, сантиметров 20 от потолка. И они не закрыты наглухо, а немножко, чтоб воздух был. И под самым потолком. А потолок метра четыре. И вот он говорит: «Давай, вставай, я счас залезу. Мы уже нашли способ». Как туда дотянешься, высотища какая? И вот я встал, уперся в эту бочку, держу еще двумя пальцами банку. Он кое-как залез на меня, там килограмм под сто. Как я там выпрямился, поднял, уперся... И вот он лезет, тоже еле-еле дотянулся. Я ж говорю, высоченный был, метр девяносто – это точно. И вот он банку налил, и мне опускает ее. Я одной рукой уперся, он на плечах стоит, дышать тяжело. А тут еще банка литр. Но вино было! И вот я пью этот литр, даю ему банку. Он стоит на плечах, потому что потом трудно. Я говорю: «Подожди немножко, воздух отойдет. Давай вторую». Он мне вторую дал, я вторую выпил. После всего дал ему банку, он, стоя у меня на плечах, засадил. А потом еще аккуратно мне дал. Спрыгнул. Мы отдышались, и эту банку еще пополам. Приходим на площадку, а там все «теплые». Как будто никто не отходил, но все теплые! Особенно, граф, там бригада, Володя был, второй оператор. Очень такой, чутье хорошее было. Он стоит, Вадик Авлошенко, оператор, смотрит в камеру. Кочарян подходит: «Вадик, дай в «дырку» посмотрю, че там в кадре». Тот отошел. Кочарян смотрит в «дырку», вот один трезвый был. Смотрит. «Ну-ка, переведи объектив, там фокус». И он так переводит фокус и тут же в сторону морду отворачивает и у него такая красная струя, метра три, вылетает из-за рта, потому что уже не лезет, уже предел. И вот стоял он, все. Жалко. Давился, давился, но, наконец, не выдержал, вылил. Кочарян смотрит в «дырку», глазом одним покосился на него… «Спасибо, что не усрался». И дальше продолжает свое. Ну, что делать? И каждый вечер, материал посмотрели, отснятый. Там с Одессы привезли, обработали. «О! Надо то снимать, то снимать».

АЛ: Про обработку пока не забыл. «Вертикаль» где обрабатывали, здесь или в Ленинграде все-таки?

ВМ: Я знаю, что в Одессу летал Козелов часто. Потому что потом уже там всех знал. Когда, с пересадкой в Краснодаре, мы обратно улетали, по частям. Помню: я, Козелов, со своим магнитофоном, кажется, у Коненкина купил. Я сидел на этом магнитофоне. А мы долго стояли, Краснодар не выпускал. И вот мы там «нажрались», какой-то полковник к нам примкнул. Помню, сидел на магнитофоне, а они еще пошли куда-то. В общем, еле-еле нас в самолет впустили…

Надоело. Там так надоело – эти горы, фальшивые люди. С одной стороны, они готовы все тебе отдать. Ну, в основном, это грузины, мегрелы. А местная орда: балкарцы. О, такой мелкий народ, мелкий. Все время исподтишка, все время с ненавистью смотрят. Когда человеку нечем хвастаться, он начинает хвастаться своей национальностью, родословной, там: «Мои горы! Это вот наше».

АЛ: Как Лужина вспоминает, как мальчик кран открыл. Она говорит: «Закрой». «Тут моя земля».

ВМ: Да, вот именно. Ну, нечем больше хвастаться. И поэтому надоело. Все это фальшь. Даже гостеприимство кавказское искреннее – тоже утомляет. Когда ты уже не можешь, не хочешь. «Нет, давай этим маленьким стаканом с большой душой и большим сердцем». Тбилиси. Цивилизованные люди. Я говорю: «Бухути Александрович, я не пью». Я совсем в завязке был. Снимали «Мальчишки ехали на фронт» – я в Тбилиси летал, бурки мне нужны были. Они мне все организовали, все сделали. И вот, чуть ли не с пяти утра уже начинается. Там подвалы, гостиница. Хинкальные. С утра они уже сидят! Уже каша, водочка, все это – и все тосты, тосты. Столы соединяются. Букути: «Ты, Пушкин, што? Ты меня совсем забыл?» «Ой, я Вас не узнал, Бухути Александрович, Ленинскую премию получите». «Это мой  брат Ленинскую премию». Они ж тогда поругались, что он Сталина плохо сыграл Букути. «Ну, давай». «Не пью. Я счас таблетки принимаю». «А што у тебя?» «Да у меня там». «Ну, ты не пей. Не пей. Ну, ты немножко, вот стаканчик, и все. Это ж хорошее вино». «Да мне нельзя, насмарку пойдет лечение». «Так я говорю, ты не пей. Ну, стакан». Я выдержал. Потому что знаю, как понесусь, так я там на две недели останусь. Потому что каждый вечер куда-то приглашение. «Дети наши выступают»! Детей они очень любят все. И вот какой-то концерт, в громадном зале. Все дети их выступают. Кто стишки читает, маленький два года, пять лет, двенадцать. А они млеют. Смотрят на своих детей. Вот так они любят. А потом, конечно, детей домой, жены естественно. А сами гулять! И вот это, очень тяжело, утомительно. Обижаются, конечно. И вот, когда мы оттуда возвратились, ой, мы такие были счастливые, все. Надоело: это неискренность, это фальшь... И поэтому я сказал: «На «Белый взрыв» нет. Я уже хватит, не хочу». Хипиш, скандалы. «Ты уже опытный, счас новых будем брать?! Такую картину провел!»

АЛ: Говорухин?

ВМ: Да.

АЛ: Тарковский тогда в компаниях он же тоже иногда пел, есть воспоминания.

ВМ: В компаниях все время был. Естественно. Ну, я не видел, чтобы он сильно напивался. А петь? Не слышал ни разу. Поют частушки. Андрей Вознесенский: «Ну, надо же какая рифма! Это ж не додуматься». Ему сильно нравились частушка. Я прошу прощения, что она такая. «Как у милки в жопе разорвалась клизма. Призрак бродит по Европе, призрак коммунизма». «Ну, надо же такое додуматься, ой, господи!»…

АЛ: Владимир Павлович, насчет частушек, когда в Одессе «повязали» за пошлые частушки, Хилькевич пишет. В гостинице «Красная» сидели и матерные частушки пели. Плисецкая была.

ВМ: Хил же сам балетоман. Помню и Рибинкина, и еще, многие у него были. Это маленький эпизод, потому что такое сплошь и рядом было. Сплошь и рядом. Помню, Козачков снимал первую картину «Песня пароль». И у него снимался Егоров, оператор. Здоровый был! Тоже молодые Егоров и Шувалов, операторы. Шувалов потом снимал «Золотой теленок» и «Как царь Петр арапа женил». Так вот, они тоже снимались в картине. И снимались немцами, эсесовцами. До последнего съемка, времени переодеться не было. И он прямо плащ одел на себя, прямо на офицерскую форму эсесовскую. Ну, там, сапоги торчат, мало ли что. Срочно ехать – жена прилетала. И вот доехали до Греческой площади, пересесть на автобус. И вот там кто-то прицепился. Кстати, один из них был мой знакомый. «Вот вы, там, все, москвича сразу узнаешь. По акценту». Он как будто бы по голове дал. И милиция их схватила всех. Забрали, а там еще как увидели, эсесовец. «Как?» «Да съемки». В общем, отговорили. Более-менее, ничего. Так это часто было. И милиция забирала. Тогда что – чуть громче, уже милицию соседи вызывают. Чуть по улице стоишь с бутылкой, чего ты распиваешь.

АЛ: Хилькевич пишет, что когда Высоцкий у него пел, милицию вызывали. Не помнит до конца эпизод. Он Высоцкого вам спровадил: «Давай, забери».

ВМ: Ну, соседи! Поют. Поет блатные песни, громко орут что ли. Да, было. Там, конечно, хорошая квартира была. В смысле там беспрерывно «гульки» были.

АЛ: Это на Новоселах?

ВМ: Новоселов 48. А Говорухин через два дома жил.

АЛ: Нам назвали 38 или 32. Просто адреса фиксируем.

ВМ: Кстати, кто-то пишет, у Хилькевича на 21 этаже. Какое? У него второй этаж был. Помню пришел, никого дома не было – так я влез через балкон.

АЛ: А что за эпизод, когда Хил не может вспомнить, куда они с Высоцким в запое вместе летали? Куда они могли летать? Он говорит, «мы где-то неделю кочевали, но где, не могу вспомнить».

ВМ: Все может быть. Вспомнить так постепенно, какой год?

АЛ: Скорее «Опасные», потому что у Высоцкого срывы пошли с 68-го со дня рождения.

ВМ: Ну, я не помню, я этого не знаю, честно говоря. С Хилом мы однажды поехали в аэропорт взять бутылку водки и оказались в Киеве. Хил говорит: «Все, я угощаю». Он получил постановочные за «Опасные гастроли» и «Цунами». И вот тогда. А у меня был четвертак. В Киеве я всретил кого-то: «Ну, без денег. Мало что, отстану. Дай четвертак». И Хил «завязал», чуть ли не скорую вызывали, так плохо ему было… Потом прилетели в Одессу, как раз там Высоцкий был.

АЛ: Здесь, в доме у Хилькевича?

ВМ: Да, к нему, домой. И там мы пили. Говорят: «Куда тебе уже?» А я там поспал минут 40, сколько тут лететь. И поэтому мне так, не понять состояние, пьяный. «Я сейчас выпью 150 и приду в себя». Бывало так, што как будто пьяный, выпил еще 50 грамм, и сразу взбодришься. Короче, выпил я и сполз с табуретки. И меня на ковер оттащили в комнату, у них две комнаты. А потом я уже проснулся по-настоящему, рядом рычал Высоцкий. Он тоже проснулся часов в пять утра, ему плохо было. Говорит: «Пойду искать куда-то» Принес эту бутылку, часов в восемь. Где он достал ее? Популярность была. Где-то в гостинице, в буфете, я не знаю, куда он там. А я сижу, Светка говорит, жена первая Хила: «Не выйдешь никуда, не выйдешь. А если выйдешь, я больше тебя сюда не пущу. Сиди, отходи». И я сижу. А тут по телевизору какие-то страхи показывают, чуть ли не Бухенвальд, какой-то художник, какая-то кукла. До сих пор помню. Я отворачиваюсь. «Я не могу, с психикой не в порядке, я такой весь». Вдруг звонок. Открывает она дверь. Смотрю. Высоцкий появляется. Светка заходит на кухню. А он стоит в двери. А Светка стоит, а дверь то открыта. Коридор, она смотрит, подходит к Высоцкому. Берет бутылку. А он тоже растерялся. «Што?» Берет бутылку, открывает. Мы смотрим. И выливает всю водку. Володя аж весь, позеленел. Плюнул. Пару слов сказал, повернулся и ушел. Мне дурно было. Я там полчаса отходил после этого. Все. Не пить. Полдня я просидел. «Идем в Аркадию, пройдемся пешочком, тебе надо ходить». И она со мной мучилась, ходили там, все. Ну, в конце, Света, я уже не могу, пойду к себе спать, все. «Ну, давай». И только я выхожу, прямо на меня машина едет. Я в сторону, а он сюда. Еще в сторону, он сюда. Товарищ мой один, Гена. «Гена, у меня сердце, я еле иду». «Так о чем разговор. Пошли». Пошли. Бутылку коньяка. Я говорю, ты за рулем. Бывший майор, его все знают, он в ВАИ работал, военная автоинспекция. В общем, вот так это было. Так што зря я полдня мучился.

АЛ: Так Высоцкий.

ВМ: Так ушел и не пришел. Потом, правда, мы встретились, естественно. Ну, это такое, с таким трудом достал. Сам выпил, конечно, и мне принес. И она вылила в унитаз все.

АЛ: «Внимание, цунами» отсняли. И Хил с первой женой, женился, по-моему, на Тане в 71-м.

ВМ: Нет. Он же женился в 70-м.

АЛ: В декабре.

ВМ: Да. Это вначале. Я помню, что Светка была. А мы прилетели с Киева. А раз мы с Киева прилетели, то это после «Опасных гастролей». Улетали, он сразу получил постановочные.

АЛ: А по «Опасным гастролям» получается пробы осень 68-й год, есть документ, публиковался. У Высоцкого «срывы». Появляется ли он в Одессе  зимой? Зима 68-го – зима 69-го – вот эти три месяца. Потому что у него пошли срывы, он часто в больнице.

ВМ: В 69-м году меня, вообще, не было. Я был на «Ленфильме». Я помню там чуть-чуть. Я не работал полностью всю картину.

АЛ: Вы только вначале?

ВМ: Чуть-чуть вначале. Потом я уехал на «Ленфильм». Собирались переезжать туда, потому что мы то родом из Питера. И мать тоже «давайте», была возможность. И я поехал туда первый. Устроился на «Ленфильме» и работал там.

АЛ: Так и Вас же «турнули» отсюда после событий чехословацких.

ВМ: Да. Тогда. Они не говорили «события». Они просто говорили пятое-десятое. Мне надоело вот так выяснять отношения, что я прав, а вы там не правы. Они мне говорят вот, а я вот документ. Они опять придумывают чего-то. Я плюнул и уехал на «Ленфильм». Полгода работал.

АЛ: Хил вспоминает, что там какой-то эпизод, чтобы снять ногу подпольщика, обошли 18 инстанций, чтобы заснять. Это с «Опасных гастролей» эпизод?

ВМ: Да, да. Ну, а как же.  Надо выкопать канаву, чтобы  с канавы снимать ноги. А канава, это кабеля раз, водопровод, это газ. Главный архитектор. Очень много в кино таких вещей.

АЛ: Фраза там такая: «Пушкин больше сценариев не читал. Вредно для здоровья».

ВМ: Конечно. Никогда не читал сценарий, потом уже перестал. Зачем? Ты понимаешь, это все не мое дело. Не мое. Я прочел с удовольствием «Эра милосердия», потому что она таки была интересной. Книгу. Сценарий, кажется, не читал.

АЛ: Получается, 69-й год Вы на «Ленфильме». Да?

ВМ: И только осенью мне прислали телеграмму с Владивостока, чтоб я вылетал туда. Збандут в сторонке был. А тут уже с согласия Збандута. «Вылетайте. Гостиница «Приморье». Я начинаю быстренько собираться. А тут как раз у меня на «Ленфильме» тоже не в порядке было. В «Гойе» поработал. В Германию уехали, а меня не взяли, потому что, как говорится, еще первая картина. Потом я ушел. А «Ференц Лист» «Ленфильм» снимал, тоже в Венгрию поехали и опять я не у дел. А тут телеграмма. Я говорю: «Нет, я чужой». А отец приехал, побыл немного там. Позвоночник с войны перебит, а тут сырость, все. Он приезжал, болел. И сказал: «Не. Никаких». Так что я уже с удовольствием ушел на «Внимание, цунами!». И пошло уже…

АЛ: Вы попали уже «Опасные» были отсняты, снимали «Цунами»?

ВМ: Да. Я приехал в Одессу, мне Юра Коваленко, главный инженер: «Идем быстренько, посмотришь «Опасные гастроли». Беспрерывно ее показывали всем, старым большевикам, кому только не показывали. Чуть что – «Опасные гастроли» Она новая была такая, что девочки, песни, музыка. По-настоящему. Картина прогремела. И поэтому, посмотрел.

«Внимание, цунами!» кроме Дальнего Востока, Затока, Севастополь, Николаев – это все быстро надо, к концу года надо было сдать. Потому что если не сдашь, горит план, все горит. Поэтому все силы бросили на нее.

АЛ: Так и Хил сказал: «Возьму снимать, если вернете Пушкина».

ВМ: Да, да, было. Збандут сказал: «Не буду, все». А куда? Старков проснимал четыре месяца, сняли десять метров. Действительно, сценарист хороший. Но как режиссер ничего. И Хила после этой славы навалившейся на него с «Опасных гастролей». «Сделаешь?» «Сделаю. При условии если Пушкин будет у меня». Ну, это опять счас будут обкомы, разные КГБ. Уже утихло. Им главное время было пройти. Мне и Збандут говорит: «Пусть утихнет, потом тихо приедем». А то там и «Комсомольская правда» и «Правда Украины» написали – это правда, что с какой-то девочкой. Что у нас любовь, и она молодая была. Ну, как молодая, совершеннолетняя. Но мама подняла. А ее отчим, мамин  сожитель был, к Кочаряну пришел жаловаться. «Ты такой же, как вся твоя группа». Там все такое. «Че ты мне говоришь?» «Да вот вы все развратники, киношники все». «А ты кто такой?» «Я ее, друг мамы» «Друг, ты што, с ней в шахматы играешь? Че ты друг? И жена у тебя, наверное, есть». А он был женат на корреспондентке курортной газеты Ялты. «Ты хамло», - Кочаряну говорит. Тот его долбанул. Он там летел метра четыре, даже сбил администраторшу гостиницы. Она там копошилась под столом. И начал он писать гадости. Всюду. И в «Комсомолку» написал, что группа такое. Ну, как разбираться, долго не будут разбираться. Лучше так: «Где он?» А он уехал. И все. Они написали: «Правда ли что он написал. Если, правда, то мы напечатаем его. А если неправда, то мы пришлем корреспондента». Збандут говорит: «Пришлют корреспондента, здесь выкопают, как ты дрался в детском саду и т.д. Зачем?» И вот я уехал. А потом приехал, конечно. И Высоцкий уже был. И Таня Иваненко здесь.

АЛ: Т.е. в 69-м осенью он появляется с Иваненко.

ВМ: Часто был. Да.

АЛ: Потому что как бы тоже у него пошли срывы в 69-м. Осень срывы у него сплошные.

ВМ: Что такое срыв? Он полгода не пьет, «завязка». Потом начинает хлебать. Потом опять завязывает. И как все мы в определенное время начали завязывать, што б не мешать работе, это все. Потом опять срыв.  Вначале немножко, потом больше.

АЛ: Просто буквально каждые два месяца он в больницу попадает.

ВМ: Да. Потому что тяжело было. Он не мог остановиться, организм не выдерживал.

АЛ: Т.е. осенью у него было несколько поездок сюда с Иваненко?

ВМ: Да. И вообще, он приезжал часто в 69-м.

АЛ: Уже как бы Марина была. 69-й год уже как бы Марина.

ВМ: Значит, Таня уехала, Марина приехала. Ну, да. Таня же закончила кино и уехала.

АЛ: А в 69-м с Мариной он сюда приезжал?

ВМ: Я не помню.

АЛ: При Вас нет?

ВМ: Почему нет. Может и да, но я не помню.

АЛ: Вы как бы только осенью в 69-м были?

ВМ: Осенью. Вот осенью да, приезжала Марина.

АЛ: Весной известно, что приезжала Марина на «Опасные», и летом известно. Но Вы ж на «Опасных» тогда не были, поэтому.

ВМ: Да. Поэтому я с ней более-менее подружился на «Место встречи». И как она жила в «Лондонской». Потом она жила у Колтунова на даче. Это все я с ними возился, возил туда-сюда, все.

АЛ: А вот Хилькевич после этого собирался делать с Высоцким какой-то мюзикл на Одесском материале. Сразу после «Опасных гастролей». Что за?

ВМ: Хотел делать Беню Крика. Не дали. Наконец таки он взял его. Савельев Володя, киевский режиссер хороший, хотел снять Беню Крика. Интересный сценарий. Я сам его читал, он наш, одессит. Не дали. Потом как-то Хил вырвал вот это «Искусство жить в Одессе», сделал.

АЛ: Вот этот фильм должен был как бы?

ВМ: А должен был музыкальный, типа. Наверное, с Журбиным говорил. А может быть, даже с Дунаевским, чтоб написать мюзикл. Это его, Хилова «песня».

АЛ: И Высоцкий, конечно, должен был песни писать.

ВМ: Да, да. Много, много было.

АЛ: А это зарубили здесь, на Одесской студии?

ВМ: Нет. Киев, Москва. А Одесская студия, дали сценарий. Это там. Это очень серьезное дело было пробить картину, чтобы снимать. Доказать!

АЛ: А это было после «Внимание, цунами» или до «Внимание, цунами»?

ВМ: После.

АЛ: В 69-м году, может, на «Внимание» была большая студийная запись Высоцкого. Что-нибудь о ней слышали?

ВМ: Может, и слышал, и участвовал. В старом звукоцехе все время писали. Я счас не вспомню, когда это было, что. Перепуталось много.

АЛ: Потом снимался фильм «Ильф и Петров» Высоцкий принимал участие, документальный фильм. Что-нибудь слышали?

ВМ: Нет, это я вообще не слышал. Может, забыл просто.

АЛ: Он его озвучивал, документалистику.

ВМ: Я ж говорю, может, даже был рядом, но я не помню.

АЛ: А у Вас какая картина после «Внимание, цунами», на какой картине Вы после работали?

ВМ: «Меж высоких хлебов». Вот где Леонов… «Ты свободен?» «Да». «Не может быть». Сразу побежали в дирекцию, сразу прикрепили. И вот я там работал…

Там он эти песни как раз записывал «Лайнер».

АЛ: А в съемках он не должен был участвовать? Только чисто песни писать?

ВМ: Должен.

АЛ: А почему?

ВМ: Категорически. В то время у него был очень неудачный период, для него. Гонения со всех сторон были. Почему? Он уже видно потерял чувство меры для КГБ, для всего. И поэтому уже начал такие песни. Ведь он боялся, одно время ведь он боялся «волков» даже. Написал. Говорит: «Не трогайте, пока я не скажу». «Охота на волков» записали и долго ее никому не давали.

АЛ: Не помните, как это записывалось все, при каких обстоятельствах?

ВМ: Нет. Я помню, записывал. В общем. Он дал и предупреждал несколько раз, звонил все. «Ребята, не трогайте «охоту». Боялся. А потом уже начал все, что угодно.

АЛ: Потому что есть четкая дата, 15 октября 68-го года он приезжает сюда на пробы «Опасных гастролей». И тогда же он мог записать «Охоту». Потому что она буквально написана полтора месяца.

ВМ: Но потом за то, что он начал петь без разбора все, не боясь. Уже почувствовал свою популярность и поддержку верхов. А там ему дали понять, что в верхах то тебя слушают с удовольствием, но ты знай меру.

АЛ: Как раз это все после чехословацких событий.

ВМ: Да. Его вызывали, ему говорили. «Пой, но знай, что ты».

АЛ: А Брежнева тогда же приезжала? «Охоту» записали.

ВМ: А вот честно, вообще, не помню. За «Охоту» она приезжала, или что-то другое.

АЛ: Или «Баньку»?

ВМ: Или "Баньку», не помню я чего. Я ее не видел даже. Знаю, что было все. Записывали. И, когда вот это на него началось со всех сторон… Видно сказали: «Прижать немножко его». И прижали. Не снимать, ничего. Даже в титры хотел в «Контрабанде». «Нет».

АЛ: Владимир Павлович, а Вы же вспоминаете этот эпизод, когда он едет в такси и поет «Баньку».

ВМ: Так. Конечно. Я согласен.

АЛ: Он очень вяжется с тем временем, когда он приезжал на «Опасные гастроли». Песня свежая. Он тогда был в развязке. Просто приехал.

ВМ: Значит, может быть. Я помню, что он лежал сзади на сиденье: и так тихо, но отчетливо пел. А водитель ухо и медленно едет, чтоб послушать. Я говорю: «Гони, мы опоздаем». «Я даю слово, не опоздаем, дай послушать».

АЛ: А «Охоту» и «Баньку» в одно время исполнил, не знаете?

ВМ: Не помню совсем. Говорю, что помню много, а вот когда что было, что зачем было.

АЛ: Если бы нашлись Нетребенковские записи, возможно, что там было первое исполнение этих песен.

ВМ: Да.

АЛ: А тогда он улетел в Киев или нет, когда в такси везли, или во Владивосток?

ВМ: Он уехал на Дальний Восток.

АЛ: А хотел в Киев?

ВМ: Он хотел куда-нибудь скрыться и отойти немножко. Как отойти? Не пить, не напиваться. А понемножку. И вот он поэтому. Ему предложили: «Давай с нами». И вот он потом рассказывал, как он летел. И даже поспал немножко. Как гитара, коньяк, и пел им песни. Как в Иркутске его сдали на Магадан, и он туда приехал. А там тихенько отошел. Друзья, климат, и все. И потом он прилетел вовремя как раз.

АЛ: А вот эпизод, когда бабушка, потому что бабушка его умерла позже. Тогда тоже Вы его провожали в такси, возможно с Хилькевичем даже провожали.

ВМ: Может быть. Все упомнишь? Тогда все это было так. «Давай вперед, машину, поехали. Бутылка есть»? «Есть. Взял. По дороге, там». Но это все быстро. Я говорю, мы пили водку, но делали все. Все успевали, работа, и все нормально было. Состояние было такое чуть-чуть. Наоборот, мозги работали хорошо. Взбодрение. Мы не напивались там, что вот падали. И водку мы пили нормально. Но мы ж просто, я ж говорю, к ночи может быть мы уже нажирались. А днем в норме, и не хотелось больше.

АЛ: А на «Контрабанде» Высоцкому запретили сниматься, да, он только песни?

ВМ: Что-то такое, да. Он хотел. Говорухину это не сильно важно было.

АЛ: Ему важней было песни использовать?

ВМ: Нужно было песню. И с песнями тоже очень тяжело было пробить. Я говорю, в то время он был вообще запрещен. Вроде бы негласно. Поэтому.

АЛ: Ну, как бы тогда же он снялся на «Ленфильме» «Плохой хороший человек».

ВМ: Да. Значит, это в Одессе было: обком партии или что-то. Опять звонили: «Опять он приехал»? «Он сам приехал выступать». А плюс там же такие интриги были, там не поймешь. Например, Збандута поддерживало Госкино СССР. А ЦК Украины против него было. И поэтому и снять его нельзя было, и в тоже время и отношения были: рубили сценарии, там еще чего-то. В общем, интриги были страшные. Каждый выполнял свою работу. Если что-то вмешивалось в это – тут же давили.

АЛ: Владимир Павлович, а Вы о наркотиках знали?

ВМ: Не-а. Вот честно говорю вам. Узнал аж потом. И то я не верил. Мне говорили, что вот он колется. Уже потом перед смертью. «Да не может быть». Я по-своему думал: «Зачем? Колоться? Вот коньяк, вот вино, вот водка. Хочешь… Зачем еще этой гадости?» А он, когда завязывал, видно требовал организм, чтоб напряженку снять. Ну, а для него это не проблема была. Все врачи друзья, и морфий дать, что угодно ему. Потом за границей он мотался. И поэтому покалывался. Говорят, что руки исколоты все. Вены ломкие от этого все.

АЛ: В Одессе ему могли доставать?

ВМ: Вот ни разу я его не видел, чтоб он был под кайфом. Трезвый, когда он, завязавши, он так плыл. Ни разу. И даже не знал, что он вот это. Не знал. Тем более разговоры. Значит, он в Одессе не кололся. А он кололся там. Когда он завязывал, немножко эту абсиненцию убрать, он наркотики. Ну, опять я не знал. Это потом узнал, что оказывается, он кололся сильно. Ну, период был, когда мы долго с ним не виделись.

АЛ: Это какой период?

ВМ: Ну, как не виделись? Мы то с ним виделись. Но чтоб так вот вместе гуляли. Потому что, когда человек в «завязке», с ним неинтересно. Ну, бывало, по полгода не пьет. Значит, он видно, иногда укалывался. Курил, или что. В общем, не знаю.

АЛ: А в общении с ним было тяжелей, когда он не пил. Т.е. он более такой категоричный был.

ВМ: Нет. Наоборот даже. Когда он выпивший. Потому что он ведь пил, когда он больной был. Вот выпьет, проходит 20 минут, ему опять плохо. Опять надо выпить. Опять он взбодрился. И все время этот момент искать. А трезвый нет, нормальный он. Ну, серьезный был. Но с ним все равно интересно было.

АЛ: На «Внимание, цунами» он не заснялся, только чисто песни?

ВМ: Да.

АЛ: И Иваненко, т.е. как бы привозил Иваненко?

ВМ: Да.

АЛ: А в 70-х годах он с Иваненко приезжал сюда? Или уже все?

ВМ: Не знаю. Может быть, там какие-то доработки были. Ее приняли 31 декабря 69 года. И, как обычно, с условием доработки того, того, того. Она приезжала. Я знаю, что озвучивали мы ее, музыку писали, в Питере. С Корнейчуком композитором. Вот там мы были, там работали, снимали, и даже озвучание там делали.

АЛ: Озвучение картины там полностью?

ВМ: Я не помню, кажется, делали на «Ленфильме».

АЛ: Потом как бы все с Татьяной, отношений не стало. Да?

ВМ: Ну, потом Марина уже. И уже ему некуда было деться, я ж говорил, некуда деться было: уже все, весь мир уже знал. Это ж у нас счас такое, каждый где-то кашляет, все пишут, а тогда же этого не было у нас. А у них то, да. Что вот Марина, советский шансонье и т.д., т.д., и гонимый – и все это писали. А это нашим властям не нравилось. И вот он, чтобы Марине не портить решил…

 АЛ: А Маринино первое появление здесь, в Одессе, не вспоминается. Когда вот впервые здесь ее в Одессе увидели?

ВМ: Я помню, что в 78-м году ей сорок было, мы отпраздновали. И фотографии есть с ее надписью, 78-го года. Она, правда, вся уже потерлась. На стене – это другая. Это уже потом, у кого-то здесь она снималась. Встретились мы с ней, поговорили, посидели так просто. Уже Высоцкого не было.

АЛ: 75-й год, вот я спрашивал Вас вчера, «Баллада о детстве». Может, напомнит. Там были Петя с Мариной. Был фестиваль в Москве.

ВМ: Я был там чуть ли не месяц, сидел у Говорухина на даче. И Петя был.

АЛ: Да, да. Высоцкий прилетел на день. Все сидели там, купались. Высоцкий лежал на пляже, строчил в журнале. Потом вечером исполнил «Балладу о детстве».

ВМ: Много пел, много – это я помню. Стас говорит: «Надо плов делать». Чего не получилось, чего не было. И Стас говорит: «Я сделаю с курицей этот плов. Это не то». «Давай». В общем, чего-то делал все время. И вот мы сидели. Но никто не пришел. Вот только Таня была, не помню фамилии, муж ее был, сейчас глава областного телевидения. А он журналист. И вот они были. У них там недалеко дача, они пришли. А больше никого. Говорухин его очень опекал: «Не, не, ребяты. Ему надо отдохнуть». Все такое. Естественно, он попел песни. Просто беседовали, нормально сидели, разговаривали. Все. Винцо попивали. Кофе.

АЛ: И потом Вы улетели на «Весна-29».

ВМ: Да, да. Он снимался в «Арапе». Тогда мы с ним быстренько увиделись, ночью. Ну, я там долго был, просто всю ночь.

АЛ: Смотрели съемки?

ВМ: Да. И мне грим нужен был. Потому что мы забыли грим, там какой-то тон один забыл, гример, Золотухинский. Я поехал там ночью как раз взял. А утром у нас съемка была. Это досъемка – «Весна-29го».

АЛ: Уже досъемки были?

ВМ: Ну, досъемки надо где-то на фоне «Красной площади», Золотухина снимали. Как бы он уже старый, бывший директор строительства Сталинградского завода, он уже как бы старый, его там на фоне Кремля.

АЛ: Ну, понятно. Я могу Вам даже, примерно, дату назвать 18 июля. Потому что попадает суббота-воскресенье 17-18 июля 75 года. До «Место встречи» больше такого ничего яркого не было? «Место встречи» первая съемка как раз попадает на 40-ие Марины Влади, да?

ВМ: Ну, я помню. Это было 10-го мая, вот как раз было, такое типа газетку сделали. Ей там написали.

АЛ: А они уже были здесь, или приехали буквально на день рождения, на съемку?

ВМ: Не помню.

АЛ: Эпизод первый – «бильярдная» снималась?

ВМ: Тоже не помню. Ну, в парке Шевченко бильярд. Да. Я помню, что с ними все есть ходил. Потому что они стеснялись вдвоем. Там, в парке Шевченко кафе. И вот мы пришли, там ширмочка такая, кухню отгораживают. А здесь зал. И вот там: «Маша, скорей!» Думает, что здесь ширма и не слышно. Они сидят, неловко чувствуют. «Скорей! Высоцкий!» «Да ты что?!» И все морды эти в белых платках, халатах, смотрят. «Ой! Марина Влади! Да ты что?!» И вот каждый раз. «Ну, мы пойдем». «Вы можете перекусить там». «Нет. Давай, пошли». И меня. «Идем, идем». Вот я иду с ними. Они садятся тихенько. Я беру чево надо поесть. Тихо так сидят. И все равно узнают.

АЛ: Ну, так и на Вас трудно не обратить внимание.

ВМ: Ну, дело не в этом. Может, отвлекал их. Ну, им все равно надо, чтоб не вдвоем сидеть, что на них все, а чтоб еще кто-то. Чтоб они как-то отвлекались. Ну, это тяжелая вещь. Популярность. Все смотрят. Он, я ж говорю, и сам не свой. Он сидит и чувствует, что на него все смотрят. Это и вилка в рот не попадает.

…Очень сильно насыщена была работа на картине. То я здесь, то я там в Москве. Бывало так: утром в Москве, вечером опять в Одессе. Беготни много было. Подготовка была. Я не люблю исторические картины. Это все, даже нельзя на улице ничего снять, даже одежда другая, город другой. Все переделывать надо. Малюсенький эпизодик уже надо неделю работать. Поэтому современная картина легко и нормально, те же деньги, все то же.

АЛ: Одесса, были только павильонные съемки?

ВМ: Павильонные, кое-где натура, и в парке Шевченко, кажется, и в Дюковом саду.

АЛ: А когда Векшина убивают?

ВМ: Векшина убивают в Москве. Чистые пруды. Кажется, там еще пивная была, где мы все время пиво пили. Будку поставили сапожную, откуда они наблюдали. А там скамейка. И там как раз трамвай шел, поворачивал. Вот эта половина, Рудик Мухин, который его будто заколол. Побежал за трамваем, зацепился…

​

АЛ: А в Одессе тогда «бильярдная» получалась и павильонная «МУР». Вот эти съемки?

ВМ: Да. МУР. И квартира, где Фатеева. Все снимали, очень много.

АЛ: Фатеева, напомнили. Вы не помните, когда приезжала Юнона на «Вертикаль», с сыном?

ВМ: Как будто его не было.

АЛ: Приезжала с сыном Сергеем.

ВМ: Как будто его не было, Говорухина. Как будто бы без него. Может он тогда в Германию уезжал.

АЛ: Нет. Именно на «Вертикаль» приезжала она.

ВМ: А?! На «Вертикаль», нет. Помню, я помню, что вот эта жена, бывшая жена. Красивая и т.д. Но я как будто с ней не общался.

АЛ: А на «Место встречи» приезжала, есть ее воспоминания, на день, на два. И Говорухина в этот день не было.

ВМ: Его не было. Высоцкий снимал.

АЛ: Потом Говорухин приехал и разозлился. То ли не так Высоцкий снял, то ли что.

ВМ: Не помню. Вот этого эпизода я не помню, что он злился. Мне казалось, что это по договоренности с ним. Когда его не было, вызвали ее, Юрского.

АЛ: Там буквально день съемки. Еще что-то с «Места встречи» яркое можно вспомнить. Из того, что Вы рассказали, может еще какой яркий эпизод?

ВМ: Да яркого ничего не было. Работа была.

АЛ: А какие куски могли не войти в картину?

ВМ: Война не вошла много, потом еще какие-то. Я не помню, потому что при монтаже. Вот сидим наверху, на 4-м этаже. А я приду, когда что-то надо. Я ж не смотрел, что он выбрасывает. Знаю, что выбросил много. И как раз все говорили, что выбросил не потому, что плохо, а потому, что не входило в картину. Не входило – поэтому.

АЛ: Так Вы думаете, у Говорухина это все сохранилось или это просто разговоры?

ВМ: Не у него сохранилось, а на студии сохранилось. А, может уже у него. Я знаю, что уже говорили: «Вполне можно сделать начало картины, новой».

АЛ: Это в печати говорили – это не значит, что оно существует. Мало что в печати придумают.

ВМ: Вот именно. Может, он с ними не согласен был, может, еще там чего.

АЛ: Да, и Говорухин не настроен снимать второй фильм.

ВМ: Он, видно, понял, что все это ширпотреб будет. Это на интересе зрителя. А ну как дальше. Ну, что будет? Обыкновенный какой-то серенький детектив, каких много. А Говорухин, видно, не хочет снимать такое. Он хочет снимать, чтобы «Ах» было. Вот это я знаю, что снимет, будет ах.

АЛ: На «Зеленом фургоне», 80-й год, Высоцкий появляется или нет? В Одессе?

ВМ: Вот он несколько раз звонил. То в Москве, кажется, мы встретились. Тоже такие легкие переговоры были.

АЛ: А последняя Ваша встреча с ним?

ВМ: Последняя на похоронах. До этого я не помню. То, что мы у Женьки сидели, у Геворкяна: с Высоцким, Говорухиным. Покушали, выпили.

АЛ: В Москве?

ВМ: Но это было на озвучании какого-то фильма. Не помню. Где Геворкян был? Несколько картин.

АЛ: Музыка Геворкяна в «Место встречи».

ВМ: Кажется, Геворкян, да. Значит, это было после «Места встречи». С Лихового переулка, я как раз, они уже озвучивали там, а я на машину сел, поехал кур купил. Завез домой, жена готовила. Потом вернулся. Потом приехали, у Володи мерседес был. Ну, старого образца. Он то новый был, но старого образца. Он гордился очень!

АЛ: Высоцкий курил «Винстон» или «Мальборо»?

ВМ: Кажется, «Мальборо». Я ж говорю, я-то помню, «Тебе все равно, что курить. А у меня «Мальборо» не будет, я буду мучиться». Тогда не было. Он привез. Поэтому он просто не жадничал, он просто объяснял людям. «Ой, дай там закурить».

АЛ: А не приходилось случайно на концерте Галича быть в 60-х годах?

ВМ: Ну это не концерт. Мы сидели в Аркадии. Он брал гитару, пел свои длинные баллады, песни свои. И пили водочку. Он не то что напивался, но все время под этим делом. Очень интересный человек. Я все время: утром просыпаюсь, нет работы, я к нему.

Ну, как вдвоем, приходили люди, тоже сидели, выпивали, я уже не помню кто. Ну, что с ним – это было…

09-10.08.2004

Текст впервые был опубликован в книге "Владимир Высоцкий в воспоминаниях современников", книга 2. Серия "Владимир Высоцкий. Белоруские страницы", выпуск 68. Автор-составитель: А.Линкевич.Минск, 2009г.

 

 

ГЛАВНАЯ

НАЗАД К ВОСПОМИНАНИЯМ

Главная

Воспоминания

Статьи

Экскурсии

Мероприятия

Место Втречи - Одесса